Мы теперь семья. Бонус. Откровения. РебеккаPOV

[m-levis]

Тишина в доме была осязаемой - неприятно напирала со всех сторон, проникала в уши, вызывая в голове равномерный отвратительный гул. В такие моменты я сжимала волосы в кулаках и, подтянув колени к груди, раскачивалась из стороны в сторону. Я, кажется, сходила с ума от этой чертовой тишины - так бывает с заключенными, которые долго не слышат ни единого звука. Но ведь вокруг меня были звуки - голоса мамы, Элайджи, Финна и Беннет, шумы с улицы, равномерный гул включенного на втором этаже телевизора. Просто все это было не тем. Без Кола, Клауса и даже без этой дурочки Форбс дом уже не казался теплым и уютным... Я столько лет мечтала о счастливой семье и всякий раз, когда эта мечта разрушалась, я чувствовала себя преданной. Пора бы, наверное, уже привыкнуть, но у меня не получалось, я вновь и вновь наступала на те же самые грабли.

Они уехали две недели назад. Каких-то четырнадцать несчастных дней - капля в вечности. Вряд ли кто-то из них вернется раньше, чем через несколько десятков лет. Разве что крошка Форбс, которую в Мистик Фолс ждала смертная мать. А вот Клаус и Кол наверняка упивались свободой и вряд ли так уж часто вспоминали обо мне. А ведь когда-то все было иначе... Века назад, когда мы были еще детьми, когда наивно верили, что кровные узы нерушимы и всю жизнь мы проживем бок о бок. Так бы и было, если бы нам была уготована обычная человеческая жизнь - несколько жалких десятилетий вполне можно сосуществовать по соседству. Но когда счет идет на столетия, то даже самые близкие люди начинают проклинать слово "вечность" и стремится окончательно разорвать все связи. По крайней мере, так всегда поступали мои братья: ссорились, пропадали на года, высмеивая этим клятву всегда быть вместе, которую мы так опрометчиво дали в самом начале нашего жизненного пути.

Сколько раз мне приходилось склеивать осколки нашей семьи, будто разбитую вазу? Сложно даже посчитать... Но сначала у меня это хотя бы выходило, до тех пор, пока Ник не заразился идеей создания гибридов, пока своими руками не заколол наших братьев, а потом, столетия спустя, и меня. Именно с ним всегда было сложнее всего - Ник постоянно отдалялся, старался держать дистанцию. Он был переполнен горечью и обидой - несчастный мальчишка, чужой сын для отца. Ник прятал всю свою тоску за показательной жестокостью, не жалел никого: ни чужих, ни близких. Но я-то знала, что на самом деле он любил семью не меньше моего - просто не показывал. Всегда был настороже, ждал удара в спину.

Эта горечь была в нем еще во времена нашей человеческой бытности. Уже тогда он, возможно, предчувствуя беду, пытался отдалиться ото всех, даже от меня. Но я не давала - сворачивалась в клубок у него под боком, пропуская мимо ушей его возражения. Я тыкалась носом ему в шею, будто слепой котенок, переплетала озябшие ноги и слушала ритм его дыхания: неровный вначале, он с каждой минутой становился все спокойнее и размереннее. А я ликовала от того, что смогла подарить успокоение старшему брату. Глупая девчонка... Как же много я на себя взяла! Я иногда пела ему колыбельные - надрывно и тоскливо, глотая соленые слезы. Не понимала еще тогда придирок к нему отца, холодности мамы. Не понимала, почему моему Нику достается меньше всего тепла.

Я помню мое тринадцатое лето. Невыносимый зной, и я забравшаяся в прохладную реку просто в платье. Ник тогда впервые сказал, что я красивая и что кому-то со мной очень повезет. Кажется, я возражала - такое неуклюжее смешное кокетство, только бы он поспорил, убедил меня, что я действительно желанна. И он убедил. У его губ был вкус горьких трав, а рука, кажется, оставляла ожоги - на щеке, шее, спине, пояснице. Я тянулась к нему, становилась на носочки, хваталась за плечи, только бы не поскользнуться на глинистом дне речушки. И ликовала, Боже, как же я ликовала! Я нравлюсь моему Нику! Нравлюсь! Я помню тот восторг так, будто это было вчера - он глубоко въелся мне под кожу, не потускнел за долгие века. Правда, тогда все закончилось быстро - брат отстранился, пробормотал что-то неразборчивое и поспешил уйти. Это потом я только узнала, что так не делается, что единая кровь не позволяет нам любить так, а ставит между нами преграду. Но принять этого не смогла никогда - почему самый близкий и любимый человек не может позволить себе то, на что имеет право совершенно чужой мужчина?

С того дня я провоцировала Ника - по крайней мере, пыталась. Вжималась в него каждым изгибом еще угловатого тела, целовала его веки, колючий подбородок и даже иногда, если Ник терял бдительность, мягкие губы. Это я привела нас к грехопадению. Спустя полгода, в самую холодную на моем веку зиму, он стал моим первым мужчиной. Тогда еще он был способен на нежность, это потом его пальцы начали оставлять на моем теле синяки и кровоподтеки. Тогда ему еще было достаточно моей нежности для успокоения. Но с каждым чертовым годом тот мой любимый Ник умирал, а на смену ему приходило существо, одурманенное навязчивой идеей, и даже на мне он срывал свою агрессию. А я... Я научилась терпеть и делать вид, что трахаться, будто дикие звери, - это то, о чем я мечтаю. Если это помогало ему хотя бы немного, я готова была терпеть еще тысячи лет.

Для нежности у меня был Кол. Он так успешно играл в этой семье роль баламута, этакого шута, и только со мной, кажется, был настоящим - радостным, грустным, смешным или серьезным. Он сцеловывал слезы, когда я плакала. Слизывал вязкие загустевшие капли крови с губ, истерзанных Ником губ. Только Кол не насмехался над моими детскими наивными мечтаниями и понимал, какое значимое особое место в моей жизни занимает Никлаус. Мое утешение, мой якорь в самые страшные бури, мои ласковые и томные ночи - Кол давал мне то, на что был не способен Ник. И ни разу - ни словом, ни взглядом, - не упрекнул за то, что несмотря на всю свою заботу, все равно оставался для меня номером два.

Ревновала ли я их к Форбс? До отъезда - нет. Что могла эта испуганная девочка противопоставить мне? Быть может, через десятки лет, но сейчас она, как желторотый птенец, лишь смешила своими забавными ограничениями. Нынешнее поколение - бунтари лишь на словах. На самом деле все их свободомыслие - лишь жалкий фарс, красивое прикрытие для зашоренных мыслей. Вот и Кэролайн была такой - пряталась за слоями навязанных принципов. Но кое-что ее все-таки отличало от других. Желание. Желание увидеть другой мир, желание быть свободной. И именно поэтому она была здесь. А теперь, когда Форбс уехала с моими братьями, я чувствовала себя даже немного преданной. Неужто эта девчонка заменила им меня?

- Ребекка, - я вздрогнула, когда Элайджа положил руку мне на плечо. Надо же было так задуматься. Впрочем, вряд ли я удивлю этим кого-то, эти две недели мысленно я постоянно не здесь, а где-то за сотни миль, там, где другая часть моей семьи.

- Да, извини, задумалась. Ты что-то хотел?

- Просто поинтересоваться как ты, - Элайджа сел рядом на диван, накрывая мою руку своей и легко сжимая пальцы. Самый старший в семье - иногда он и вовсе заменял мне отца. Вот с ним отношения всегда были исключительно родственными, нам было этого достаточно. Я знала о том, что изредка они с Ником переходили черту братских отношений, но не вдавалась в подробности. Разве мне их судить?

- Нормально.

- Точно? - внимательно заглядывая мне в глаза, настаивал он. Знал ведь, что все плохо, но хотел, чтобы я озвучила это - выплакала, высказала свою боль и обиду. А я не могла, не хотела, предпочитая это обволакивающее марево воспоминаний и тягостных душных мыслей слезам и жалобам.

- Да, точно. Не волнуйся, все хорошо. Мама... не спрашивала обо мне?

- Нет, - тяжело вздохнув, покачал головой Элайджа. После отъезда Ника и Кола мама стала спокойнее, чаще улыбалась и казалась такой родной... Но она постоянно спрашивала о братьях, и это настораживало - в конце концов, они нарушили обещание. Я, конечно, была убеждена, что она ничего им не сделает, потому что любит, но Элайджа почему-то категорически запретил распространяться об их маршруте. Видимо, мама чувствовала во мне слабину и по несколько раз на дню задавала мне этот вопрос - ласково, спокойно. Она говорила, что просто волнуется, и как же отчаянно я хотела ей верить...

- Это хорошо, - задумчиво протянула я, прикусывая губу. На самом деле хорошего здесь было мало. Что хорошего в том, что мои братья бросились едва ли не в бега? Что хорошего в том, что я не могу быть откровенной с собственной матерью? Что хорошего в том, что наша семья вновь раскололась? Но в этот раз я ничего не могла поделать, просто ждать и покорно плыть по течению.

***

Кол позвонил поздно вечером, когда я уже проваливалась в дремоту. Сигнал мобильного заставил меня вздрогнуть, я резко села в постели и хмыкнула - кто же еще мог звонить в такое время?

- Ты вообще смотрел на часы? - вместо приветствия проворчала я.

- Нет, - со смехом ответил Кол. Его голос почти тонул в грохотании музыки, и я нахмурилась. Им там весело. Интересно, неужто только я скучаю? - Просто решил пожелать тебе спокойной ночи.

- Как мило. А вы, как я посмотрю, о спокойной ночи можете лишь мечтать, да? - ехидно протянула я, подтягивая колени к груди.

- Ловим момент, сестрица, ловим момент, - прокричал в трубку Кол. - Тебе, кстати, тоже не помешало бы немного развеяться! Ты вообще из дома выходишь, м? Неужели не можешь найти в Мистик Фолс какого-то красавца-брюнета. Ну... или хорошенькую блондинку.

- Ох, прекрати уже говорить ерунду, - закатила я глаза. Кол явно был навеселе, в такие минуты он особо любил подкалывать окружающих.

- Неужели ни разу не хотелось разложить крошку Форбс?

- А тебе? Или вы уже? - не знаю, почему я огрызалась. Я никогда раньше не ревновала, знала, что всегда буду главной в жизни братьев. Но сейчас, когда им было так хорошо и весело, когда тоска не разъедала их изнутри, мне почему-то стало больно.

- Эй, Бекка, что такое? - голос Кола тут же стал серьезным. Почувствовал, конечно. Так почему же, раз чувствовал, не возвращался? Мне так хотелось спросить об этом, и так страшно было узнать ответ. Впервые за много лет мне хотелось плакать, и я поспешила свернуть разговор.

- Все хорошо. Извини, я просто устала. Передавай привет остальным, пока, - не дожидаясь ответа, я нажала на отбой и отключила телефон, чтобы наверняка.

В тот вечер я долго не могла уснуть. А когда все же проваливалась в густую болезненную дрему, то видела странные сны. В них я была ребенком, у меня все еще билось сердце в груди, а главное - я все еще была переполнена верой, что наша семья всегда будет вместе.