Каждый человек сумасшедший. Вся суть в том, насколько далеко находятся ваши палаты..
Октябрь, 19
Я стою перед расколотым зеркалом в ванной, ладонями приглаживая волосы. Ничего не помогает, они все равно торчат во все стороны. Их черный цвет только подчеркивает мою бледность и темно-фиолетовые круги под глазами. читать дальшеНеудивительно - ночью я почти не сомкнул глаз. Сжимал в руках Мэри и думал, думал, думал... Пытался представить визит к Антону в подробностях, убедить себя, что это совершенно не страшно, но, как назло, яркими картинками в голове появлялись лишь те ситуации, в которых я могу опозориться. Но больше всего, конечно, меня пугала возможность того, что мне может стать плохо в гостях. Закружится голова, либо начнет тошнить - да что угодно может случиться! И что тогда делать? В чужом доме вряд ли получится запереться в ванной или полежать, а просто уйти, как это бывало в подобных случаях в школе, Антон мне наверняка не разрешит. Он же ответственный, он не может оставить человека, которому нехорошо. Это самовнушение, конечно, не обошлось без последствий: за ночь я успел взрастить свои страхи до размеров огромных когтистых монстров. И вот теперь уже добрых десять минут стою возле зеркала и занимаюсь самовнушением, в тщетной попытке взять себя наконец-то в руки.
Выходит плохо. Выражение моего лица остается таким же напряженным: зрачки расширены, уголки рта скорбно опущены вниз, будто у грустного несмешного клоуна, между бровей глубокая складка. В общем, я выгляжу перепуганным до смерти и в такой же степени жалким. Мама на кухне напевает песенку о дружбе из старого советского мультика, и я морщусь, словно от зубной боли. Мама в восторге от предстоящего визита, будто я собираюсь на чай к английской королеве, а не к однокласснику. Честно? Я надеялся, что она меня не отпустит - в школу ведь не пускает. Но мама восприняла эту новость с небывалым энтузиазмом. За последние несколько дней имя "Антон" я слышал из ее уст чаще, чем привычное "Кирюшенька". Вчера мне и вовсе приснилось, что она сшила ему белый балахон из наших старых простыней: у нее было блаженное одухотворенное лицо, и под нос она бормотала "Антоша хор-р-роший". Я проснулся от собственного нервного хохота, перешедшего в надрывный кашель, и потом долго не мог уснуть, растревоженный этим шизофреидальным видением.
- Кирюша, ты в ванной? - доносится до меня непривычно бодрый мамин голос. Я тяжело вздыхаю, в последний раз встречаясь взглядом со своим отражением. Ну, что, братец, выполним миссию "в гостях у Антона?". Конечно, выполним... Куда деваться? Наверное, расскажи я кому-то о своих страхах, с меня бы просто посмеялись. И правда, что такого ужасного в визите к однокласснику? В конце концов, не на свидание же он меня зовет. Я нервно по-дурацки хихикаю от собственных мыслей, но тут же хмурюсь вновь. Не до смеха сейчас. Может, это глупо, но мне действительно страшно, что я опростоволошусь на чужой территории. Там необходимо будет играть по правилам Антона, а я не уверен, что знаю его правила.
- Да. Иду, - отзываюсь я. Хлопаю себя по щекам, пытаясь хотя бы немного убрать мерзкий синюшный, будто у мертвеца, цвет кожи. Все бессмысленно, конечно.
В комнате быстро хватаю непривычно легкий без учебников и тетрадей рюкзак и, замешкавшись мгновение, впихиваю туда свою Мэри. Так мне будет проще - с моим маленьким невзрачным ангелом-хранителем.
- Ну, все, мам, я пошел? - вопрос звучит жалобно, в нем отчетливо слышна мольба. Родная моя, посмотри, разве могу я быть хорошим другом? Я же болен, я тяжелая обуза, неужто ты этого не видишь за пеленой материнской любви? Впервые, мне хочется, чтобы она запретила мне идти - потрогала лоб, нахмурила тонкие брови и бескомпромиссно потребовала, чтобы я возвращался в постель. Но мама не просит. Она в восторге отмечает, что у меня нет температуры, и я, словно слепой котенок, тянусь за ее теплой ладонью. Быть может, капля воодушевления передастся мне методом диффузии или воздушно-капельным путем?
- Иди, конечно, Кирюша, - мама приглаживает мои волосы и огорченно цокает языком. Она раньше делала так папе, и у меня болезненно сжимается сердце. Но мама, кажется, не замечает: осторожно, но настойчиво берет меня под локоть, видимо намереваясь увериться, что я действительно ушел, а не спрятался где-то под кроватью. Дикий ты, дикий, Кирилл Краев, словно зашуганный зверек, кусающий протянутую для ласки руку. Это же надо быть настолько неблагодарной сволочью и злиться - да, черт побери, злиться! - на Антона за его приглашение? Но разве это зависит от меня? Я - всего лишь сосуд Болезни. Она царица в моем теле, под Ее контролем зарождаются мои эмоции. - Позвони, когда придешь, не забудь! Если у Антона нет стационарного телефона, то одолжи его мобильный, ясно? Ох, надо тебе все-таки со следующей получки купить тебе хоть бэушный, а то не дело.
Мама тяжело вздыхает, и я опускаю взгляд. Из-за моей истерики теперь нужно делать незапланированную покупку. Браво, Кирилл, ничего не скажешь!
- Позвоню, - покорно соглашаюсь я, застегивая пуховую куртку. По ночам температура падает ниже нуля, сегодня утром пожухлую трава на газонах празднично припорошило изморозью, будто сахарной пудрой. В детстве я любил зиму - хруст слепяще белого снега под сапогами, морозный скрипучий воздух, безудержное счастливое веселье игр. А сейчас... Нет, не люблю. Постоянные простуды, ломота в костях, сонливость - меня бросает в дрожь, когда я вспоминаю прошлую зиму.
- Вот и молодец, - хвалит мама, туго обвязывая мою шею пестрым шарфом, который она недавно связала. Он неприятно колет мне щеку, и я морщусь. - Держи, это для Антона.
Мама всучивает мне в руки пакет, я недоуменно смотрю на нее, изгибая бровь.
- Что это?
- Ну, не пойдешь же ты в гости с пустыми руками, - она закатывает глаза, будто я спросил несусветную глупость. Эх, мама, забыла, сколько лет я ни с кем не общался? Думаешь, у меня еще сохранились какие-то познания о том, что принято? - Я испекла печенье.
- М-м-м. Здорово, - мне хочется заглянуть в этот долбанный пакет и убедиться, что в этом печенье есть свекла, морковь или овсяные хлопья. Потому что если это нормальное печенье, то я разозлюсь на нее уже серьезно. Это по какой причине Миронов ест печенье, когда я давлюсь тушенной с луком капустой и водянистым пюре? Ах, да, я болен. Забыл, как же...
- Все, милый. Позвони. Я тебя люблю, - мама вновь суетится. Натягивает мне шапку на глаза, холодными губами клюет в щеку, распахивает дверь и едва не выталкивает на лестничную клетку. Она стоит на пороге, нервно комкает в руках платок, и в глазах ее отражается восторг, будто я собираюсь лететь в космос. Я жду, что сейчас она начнет вытирать горькие слезы и благословит меня крестным знаменем, но, к счастью, обходится без этого. Сценка под названием "Кирилл Краев идет в гости" достаточно сюрреалистична и без пафосных проявлений материнской любви.
В подъезде, при свете тусклой, опутанной паутиной, лампы, я все же заглядываю в пакет. Воровато оглянувшись, снимаю крышку с пластикового контейнера и расплываюсь в идиотской улыбке. Выпечка - не сильная сторона моей мамы. Это печенные камни, не иначе. Мысленно я, конечно, кручу себе пальцем у виска, потому что только псих может зажлобить печенье. Впрочем, кто сказал, что я нормальный?
***
Антон встречает меня улыбкой. И я мгновенно сжимаюсь, ссутулив плечи, будто маленький провинившийся мальчик. Всю дорогу возмущался, жаловался на что-то - неблагодарная свинья.
- Привет. Проходи, - Антон кажется мне и знакомым, и почти чужим одновременно. Все те же теплые янтарные солнышки в глазах, все та же вежливость и обходительность. Только самоуверенность куда-то подевалась, будто и не было, и я, пока снимаю тяжелые ботинки, с удивлением понимаю, что он нервничает. Почему? Неужто и у идеального Принца есть слабое место? Да даже если и есть, то я уж точно не тот человек, в одобрении которого он нуждается. Вот есть такая особая категория людей, перед которыми можно обличить самые отвратительные недостатки и не волноваться, ибо люди эти - пустое место и вовсе не важно, что они подумают и что скажут. Я как раз из такой категории людей.
- Привет. Держи, это мама передала, - невнятно бормочу под нос я, стремясь как можно скорее избавиться от злополучного пакета. - Печенье.
- Замечательно. Обязательно поблагодари Дарью Степановну за меня!
- Оно несъедобное, - зачем-то замечаю я и тут же краснею. Что за привычка ляпать, не подумав?
- Посмотрим, - хмыкает Антон. - Проходи, что ты на пороге стоишь? Будь как дома, - слова абсолютно дежурные, но у него получается искренне. Так, будто он действительно не разозлится, если я ненароком разобью чашку или даже весь чайный сервиз.
Антон быстро берет себя в руки: от былой неуверенности не осталось и следа. Он показывает мне квартиру - красиво, богато, намного лучше, чем мне запомнилось. Но я почему-то не завидую. Несмотря на все изыски, дом не производит впечатление уютного. Здесь нет обжитости, нет истории - ни детских рисунков на стенах, ни банальных магнитиков на холодильнике. Другое дело - комната Антона. В ней тепло. Быту может, потому что он сам теплый? Бывают такие люди, возле которых комфортно даже тогда, когда они злятся и кричат - таким был мой папа и вот теперь еще Антон. На стенах висят плакаты - старые уже, некоторые из них я помню еще из детства. Из новых только Эйнштейн да какой-то жутковатый мужик - кажется, он музыкант.
- Все никак не сниму, - оправдывается Антон, замечая мой пристальный взгляд.
- Мне нравится, круто, - вполне искренне возражаю я. И куда делись злость и страхи? Эх, Миронов, что ж ты такой идеальный? Вопрос без ответа, конечно. И маме моей нравишься... - О Господи, я забыл позвонить маме! Она просила. Можно я возьму телефон?
- Конечно, без проблем, - Антон достает из кармана джинсов мобильный, протягивает мне, и я осознаю, что рано расслабился. Зашибись, конечно, у него не кнопочный дешевый "Сименс", а навороченная хренотень, какую я и в руках не держал. Ох, я сейчас назвоню-ю-юсь...
- Эмм... - я поднимаю на него взгляд - растерянный и испуганный. Антон мгновенно отдергивает руку. Боже, он точно человек? Как можно так мгновенно считывать настроение и понимать его причину?
- Дарья Степановна есть у меня в контактах. Сейчас найду. Вот, держи, - он с невозмутимым видом протягивает мне телефон, в котором уже слышатся протяжные гудки и шепотом добавляет: - Я пойду, поставлю чайник, чай будем пить с тобой. А ты садись здесь и спокойно поговори.
Разговор получатся на удивление коротким. Ну, конечно, я же под присмотром человека, которому мама безгранично доверяет. Интересно, она еще помнит, что Антону как бы тоже семнадцать, а не пятьдесят? Я тяжело вздыхаю и кладу телефон на письменный стол - не хватало еще что-то случайно нажать. Наверное, стоит идти на кухню, но я решаю, что ничего страшного, если я побуду в комнате еще пару минут. Здесь хорошо. Замечаю несколько фото в рамках: на одном Антону лет двенадцать, и он с родителями. Они у него красивые, холеные, с одинаково белозубыми улыбками - идеальная семья, если не копать глубже. На самом-то деле каждый из них троих - это отдельная единица и мне кажется, что точек соприкосновения у них крайне мало. Они не сросшиеся, не впаянные друг в друга, как мы с мамой. Так уж у них сложилось, не мне их судить. Даже сегодня, в выходной день, их нет дома, но я, конечно, не буду спрашивать, где они. Разве это мое дело? А вот вторая фотография вызывает у меня гораздо больший интерес. Я даже беру ее в руку, чтобы получше рассмотреть. На ней Антон запечатлен с Катей - своей то ли девушкой, то ли подругой - и каким-то светловолосым парнем. От изображения волнами исходит тепло, оно кажется живым, и я отчетливо вижу, как переливаются янтарем глаза Миронова - он счастлив в компании этих людей. И где-то внутри жестокий и жадный прошлый Кирилл сердито скрипит зубами - ему не нравится, когда уделяют внимание не ему. Но я быстро заталкиваю это мелкое отвратительное чудовище в самый дальний уголок подсознания. Ишь, разошелся, эгоистичный королек! Иногда мне даже любопытно, каким бы я был, если бы не болезнь.
- Это мы прошлым летом. Парень на фото - Катин старший брат, - я вздрагиваю, виновато оборачиваясь на звук голоса. Антон стоит, облокотившись на дверной косяк, и улыбается - в бежевом свитере и старых потертых джинсах он выглядит по-домашнему. И я улыбаюсь в ответ - немного застенчиво. Конечно, Антон не злится, но все же не стоило, наверное, трогать его вещи.
- Извини.
- Брось, ты можешь смотреть все, что интересно, - отмахивается он и подходит ближе, становясь совсем рядом, задевая меня плечом. Мне хочется отодвинуться, но я все же убеждаю себя сохранять спокойствие. Не хватало еще шугаться от любого нечаянного касания!
- Я не знал, что у Кати есть брат, - зачем-то говорю я, только бы разорвать неожиданно возникшую тишину. Антон как-то странно смотрит на меня - с затаенной тоской - всего одно мимолетное мгновение. А потом равнодушно пожимает плечами и непривычно сухо отвечает:
- Есть, старший. Он в армии сейчас.
- Ммм, ясно, - что еще я могу сказать? Одноклассники и их родственники - не та тема, которая мне близка. Впрочем, разве есть хоть одна тема, где я могу блеснуть знаниями? Ну, если только в названиях антиретровирусных препаратов.
- Ладно, идем пить чай, Кира, - Антон снова спокоен. Но грусть в его взгляде я запомнил. Неужто идеальному Принцу кто-то или что-то может причинить боль?
Я стою перед расколотым зеркалом в ванной, ладонями приглаживая волосы. Ничего не помогает, они все равно торчат во все стороны. Их черный цвет только подчеркивает мою бледность и темно-фиолетовые круги под глазами. читать дальшеНеудивительно - ночью я почти не сомкнул глаз. Сжимал в руках Мэри и думал, думал, думал... Пытался представить визит к Антону в подробностях, убедить себя, что это совершенно не страшно, но, как назло, яркими картинками в голове появлялись лишь те ситуации, в которых я могу опозориться. Но больше всего, конечно, меня пугала возможность того, что мне может стать плохо в гостях. Закружится голова, либо начнет тошнить - да что угодно может случиться! И что тогда делать? В чужом доме вряд ли получится запереться в ванной или полежать, а просто уйти, как это бывало в подобных случаях в школе, Антон мне наверняка не разрешит. Он же ответственный, он не может оставить человека, которому нехорошо. Это самовнушение, конечно, не обошлось без последствий: за ночь я успел взрастить свои страхи до размеров огромных когтистых монстров. И вот теперь уже добрых десять минут стою возле зеркала и занимаюсь самовнушением, в тщетной попытке взять себя наконец-то в руки.
Выходит плохо. Выражение моего лица остается таким же напряженным: зрачки расширены, уголки рта скорбно опущены вниз, будто у грустного несмешного клоуна, между бровей глубокая складка. В общем, я выгляжу перепуганным до смерти и в такой же степени жалким. Мама на кухне напевает песенку о дружбе из старого советского мультика, и я морщусь, словно от зубной боли. Мама в восторге от предстоящего визита, будто я собираюсь на чай к английской королеве, а не к однокласснику. Честно? Я надеялся, что она меня не отпустит - в школу ведь не пускает. Но мама восприняла эту новость с небывалым энтузиазмом. За последние несколько дней имя "Антон" я слышал из ее уст чаще, чем привычное "Кирюшенька". Вчера мне и вовсе приснилось, что она сшила ему белый балахон из наших старых простыней: у нее было блаженное одухотворенное лицо, и под нос она бормотала "Антоша хор-р-роший". Я проснулся от собственного нервного хохота, перешедшего в надрывный кашель, и потом долго не мог уснуть, растревоженный этим шизофреидальным видением.
- Кирюша, ты в ванной? - доносится до меня непривычно бодрый мамин голос. Я тяжело вздыхаю, в последний раз встречаясь взглядом со своим отражением. Ну, что, братец, выполним миссию "в гостях у Антона?". Конечно, выполним... Куда деваться? Наверное, расскажи я кому-то о своих страхах, с меня бы просто посмеялись. И правда, что такого ужасного в визите к однокласснику? В конце концов, не на свидание же он меня зовет. Я нервно по-дурацки хихикаю от собственных мыслей, но тут же хмурюсь вновь. Не до смеха сейчас. Может, это глупо, но мне действительно страшно, что я опростоволошусь на чужой территории. Там необходимо будет играть по правилам Антона, а я не уверен, что знаю его правила.
- Да. Иду, - отзываюсь я. Хлопаю себя по щекам, пытаясь хотя бы немного убрать мерзкий синюшный, будто у мертвеца, цвет кожи. Все бессмысленно, конечно.
В комнате быстро хватаю непривычно легкий без учебников и тетрадей рюкзак и, замешкавшись мгновение, впихиваю туда свою Мэри. Так мне будет проще - с моим маленьким невзрачным ангелом-хранителем.
- Ну, все, мам, я пошел? - вопрос звучит жалобно, в нем отчетливо слышна мольба. Родная моя, посмотри, разве могу я быть хорошим другом? Я же болен, я тяжелая обуза, неужто ты этого не видишь за пеленой материнской любви? Впервые, мне хочется, чтобы она запретила мне идти - потрогала лоб, нахмурила тонкие брови и бескомпромиссно потребовала, чтобы я возвращался в постель. Но мама не просит. Она в восторге отмечает, что у меня нет температуры, и я, словно слепой котенок, тянусь за ее теплой ладонью. Быть может, капля воодушевления передастся мне методом диффузии или воздушно-капельным путем?
- Иди, конечно, Кирюша, - мама приглаживает мои волосы и огорченно цокает языком. Она раньше делала так папе, и у меня болезненно сжимается сердце. Но мама, кажется, не замечает: осторожно, но настойчиво берет меня под локоть, видимо намереваясь увериться, что я действительно ушел, а не спрятался где-то под кроватью. Дикий ты, дикий, Кирилл Краев, словно зашуганный зверек, кусающий протянутую для ласки руку. Это же надо быть настолько неблагодарной сволочью и злиться - да, черт побери, злиться! - на Антона за его приглашение? Но разве это зависит от меня? Я - всего лишь сосуд Болезни. Она царица в моем теле, под Ее контролем зарождаются мои эмоции. - Позвони, когда придешь, не забудь! Если у Антона нет стационарного телефона, то одолжи его мобильный, ясно? Ох, надо тебе все-таки со следующей получки купить тебе хоть бэушный, а то не дело.
Мама тяжело вздыхает, и я опускаю взгляд. Из-за моей истерики теперь нужно делать незапланированную покупку. Браво, Кирилл, ничего не скажешь!
- Позвоню, - покорно соглашаюсь я, застегивая пуховую куртку. По ночам температура падает ниже нуля, сегодня утром пожухлую трава на газонах празднично припорошило изморозью, будто сахарной пудрой. В детстве я любил зиму - хруст слепяще белого снега под сапогами, морозный скрипучий воздух, безудержное счастливое веселье игр. А сейчас... Нет, не люблю. Постоянные простуды, ломота в костях, сонливость - меня бросает в дрожь, когда я вспоминаю прошлую зиму.
- Вот и молодец, - хвалит мама, туго обвязывая мою шею пестрым шарфом, который она недавно связала. Он неприятно колет мне щеку, и я морщусь. - Держи, это для Антона.
Мама всучивает мне в руки пакет, я недоуменно смотрю на нее, изгибая бровь.
- Что это?
- Ну, не пойдешь же ты в гости с пустыми руками, - она закатывает глаза, будто я спросил несусветную глупость. Эх, мама, забыла, сколько лет я ни с кем не общался? Думаешь, у меня еще сохранились какие-то познания о том, что принято? - Я испекла печенье.
- М-м-м. Здорово, - мне хочется заглянуть в этот долбанный пакет и убедиться, что в этом печенье есть свекла, морковь или овсяные хлопья. Потому что если это нормальное печенье, то я разозлюсь на нее уже серьезно. Это по какой причине Миронов ест печенье, когда я давлюсь тушенной с луком капустой и водянистым пюре? Ах, да, я болен. Забыл, как же...
- Все, милый. Позвони. Я тебя люблю, - мама вновь суетится. Натягивает мне шапку на глаза, холодными губами клюет в щеку, распахивает дверь и едва не выталкивает на лестничную клетку. Она стоит на пороге, нервно комкает в руках платок, и в глазах ее отражается восторг, будто я собираюсь лететь в космос. Я жду, что сейчас она начнет вытирать горькие слезы и благословит меня крестным знаменем, но, к счастью, обходится без этого. Сценка под названием "Кирилл Краев идет в гости" достаточно сюрреалистична и без пафосных проявлений материнской любви.
В подъезде, при свете тусклой, опутанной паутиной, лампы, я все же заглядываю в пакет. Воровато оглянувшись, снимаю крышку с пластикового контейнера и расплываюсь в идиотской улыбке. Выпечка - не сильная сторона моей мамы. Это печенные камни, не иначе. Мысленно я, конечно, кручу себе пальцем у виска, потому что только псих может зажлобить печенье. Впрочем, кто сказал, что я нормальный?
***
Антон встречает меня улыбкой. И я мгновенно сжимаюсь, ссутулив плечи, будто маленький провинившийся мальчик. Всю дорогу возмущался, жаловался на что-то - неблагодарная свинья.
- Привет. Проходи, - Антон кажется мне и знакомым, и почти чужим одновременно. Все те же теплые янтарные солнышки в глазах, все та же вежливость и обходительность. Только самоуверенность куда-то подевалась, будто и не было, и я, пока снимаю тяжелые ботинки, с удивлением понимаю, что он нервничает. Почему? Неужто и у идеального Принца есть слабое место? Да даже если и есть, то я уж точно не тот человек, в одобрении которого он нуждается. Вот есть такая особая категория людей, перед которыми можно обличить самые отвратительные недостатки и не волноваться, ибо люди эти - пустое место и вовсе не важно, что они подумают и что скажут. Я как раз из такой категории людей.
- Привет. Держи, это мама передала, - невнятно бормочу под нос я, стремясь как можно скорее избавиться от злополучного пакета. - Печенье.
- Замечательно. Обязательно поблагодари Дарью Степановну за меня!
- Оно несъедобное, - зачем-то замечаю я и тут же краснею. Что за привычка ляпать, не подумав?
- Посмотрим, - хмыкает Антон. - Проходи, что ты на пороге стоишь? Будь как дома, - слова абсолютно дежурные, но у него получается искренне. Так, будто он действительно не разозлится, если я ненароком разобью чашку или даже весь чайный сервиз.
Антон быстро берет себя в руки: от былой неуверенности не осталось и следа. Он показывает мне квартиру - красиво, богато, намного лучше, чем мне запомнилось. Но я почему-то не завидую. Несмотря на все изыски, дом не производит впечатление уютного. Здесь нет обжитости, нет истории - ни детских рисунков на стенах, ни банальных магнитиков на холодильнике. Другое дело - комната Антона. В ней тепло. Быту может, потому что он сам теплый? Бывают такие люди, возле которых комфортно даже тогда, когда они злятся и кричат - таким был мой папа и вот теперь еще Антон. На стенах висят плакаты - старые уже, некоторые из них я помню еще из детства. Из новых только Эйнштейн да какой-то жутковатый мужик - кажется, он музыкант.
- Все никак не сниму, - оправдывается Антон, замечая мой пристальный взгляд.
- Мне нравится, круто, - вполне искренне возражаю я. И куда делись злость и страхи? Эх, Миронов, что ж ты такой идеальный? Вопрос без ответа, конечно. И маме моей нравишься... - О Господи, я забыл позвонить маме! Она просила. Можно я возьму телефон?
- Конечно, без проблем, - Антон достает из кармана джинсов мобильный, протягивает мне, и я осознаю, что рано расслабился. Зашибись, конечно, у него не кнопочный дешевый "Сименс", а навороченная хренотень, какую я и в руках не держал. Ох, я сейчас назвоню-ю-юсь...
- Эмм... - я поднимаю на него взгляд - растерянный и испуганный. Антон мгновенно отдергивает руку. Боже, он точно человек? Как можно так мгновенно считывать настроение и понимать его причину?
- Дарья Степановна есть у меня в контактах. Сейчас найду. Вот, держи, - он с невозмутимым видом протягивает мне телефон, в котором уже слышатся протяжные гудки и шепотом добавляет: - Я пойду, поставлю чайник, чай будем пить с тобой. А ты садись здесь и спокойно поговори.
Разговор получатся на удивление коротким. Ну, конечно, я же под присмотром человека, которому мама безгранично доверяет. Интересно, она еще помнит, что Антону как бы тоже семнадцать, а не пятьдесят? Я тяжело вздыхаю и кладу телефон на письменный стол - не хватало еще что-то случайно нажать. Наверное, стоит идти на кухню, но я решаю, что ничего страшного, если я побуду в комнате еще пару минут. Здесь хорошо. Замечаю несколько фото в рамках: на одном Антону лет двенадцать, и он с родителями. Они у него красивые, холеные, с одинаково белозубыми улыбками - идеальная семья, если не копать глубже. На самом-то деле каждый из них троих - это отдельная единица и мне кажется, что точек соприкосновения у них крайне мало. Они не сросшиеся, не впаянные друг в друга, как мы с мамой. Так уж у них сложилось, не мне их судить. Даже сегодня, в выходной день, их нет дома, но я, конечно, не буду спрашивать, где они. Разве это мое дело? А вот вторая фотография вызывает у меня гораздо больший интерес. Я даже беру ее в руку, чтобы получше рассмотреть. На ней Антон запечатлен с Катей - своей то ли девушкой, то ли подругой - и каким-то светловолосым парнем. От изображения волнами исходит тепло, оно кажется живым, и я отчетливо вижу, как переливаются янтарем глаза Миронова - он счастлив в компании этих людей. И где-то внутри жестокий и жадный прошлый Кирилл сердито скрипит зубами - ему не нравится, когда уделяют внимание не ему. Но я быстро заталкиваю это мелкое отвратительное чудовище в самый дальний уголок подсознания. Ишь, разошелся, эгоистичный королек! Иногда мне даже любопытно, каким бы я был, если бы не болезнь.
- Это мы прошлым летом. Парень на фото - Катин старший брат, - я вздрагиваю, виновато оборачиваясь на звук голоса. Антон стоит, облокотившись на дверной косяк, и улыбается - в бежевом свитере и старых потертых джинсах он выглядит по-домашнему. И я улыбаюсь в ответ - немного застенчиво. Конечно, Антон не злится, но все же не стоило, наверное, трогать его вещи.
- Извини.
- Брось, ты можешь смотреть все, что интересно, - отмахивается он и подходит ближе, становясь совсем рядом, задевая меня плечом. Мне хочется отодвинуться, но я все же убеждаю себя сохранять спокойствие. Не хватало еще шугаться от любого нечаянного касания!
- Я не знал, что у Кати есть брат, - зачем-то говорю я, только бы разорвать неожиданно возникшую тишину. Антон как-то странно смотрит на меня - с затаенной тоской - всего одно мимолетное мгновение. А потом равнодушно пожимает плечами и непривычно сухо отвечает:
- Есть, старший. Он в армии сейчас.
- Ммм, ясно, - что еще я могу сказать? Одноклассники и их родственники - не та тема, которая мне близка. Впрочем, разве есть хоть одна тема, где я могу блеснуть знаниями? Ну, если только в названиях антиретровирусных препаратов.
- Ладно, идем пить чай, Кира, - Антон снова спокоен. Но грусть в его взгляде я запомнил. Неужто идеальному Принцу кто-то или что-то может причинить боль?
@темы: слэш, НЦ-17, ориджинал, Работы в процессе, Вечность длиною в год