Каждый человек сумасшедший. Вся суть в том, насколько далеко находятся ваши палаты..
Глава 23. Hysteria
Глава написана под песню Muse "Hysteria". Песню слушать не обязательно, но для атмосферы - желательно.
США, Мистик Фолс, 2012 год, октябрьчитать дальше
Прошло уже почти четыре месяца с той злополучной вечеринки. За это время мы с тобой отдалились окончательно, и теперь между нами не было ни физической, ни тем более духовной близости. Иногда, лежа в холодной постели и смотря невидящим взглядом в темный потолок, я представляла тебя с какими-то безликими девушками. В такие моменты я сильно зажмуривалась, так, чтобы глазам становилось больно, и чтобы эта боль вытеснила образы и яркие картинки, в которых ты прикасался к чужому телу, целовал чужие губы, шептал какие-то странности на иностранных языках кому-то другому. Не мне. Но избавиться от этих фантазий мне не удавалось, и я тихо плакала, уткнувшись носом в подушку и вслушиваясь в тишину в глупой надежде, что где-то там, на первом этаже, раздадутся твои шаги - вестник твоего возвращения. Но проходили часы, за окном начинал заниматься рассвет, заливая комнату бледно-желтым светом, а ты все не возвращался и я, вконец обессиленная, проваливалась в тяжелый, беспокойный сон.
В самом начале я пыталась извиняться, и слово "прости" срывалось с моего языка по сотни раз на дню. Я пыталась объяснять, я наплевала на гордость и ходила за тобой по пятам, лишь только бы не оставаться одинокой, не погибать в этом мире, стены которого все рушились и рушились, грозясь упасть на меня и уничтожить последние крупицы моей и так сломанной жизни. Сначала ты просто игнорировал мои извинения, сохраняя безразличие и хладнокровие, которые стал проявлять уже на следующее утро после приема, кажется позабыв, что ночью обнимал меня и дарил хотя бы молчаливое, но такое необходимое утешение и понимание. А еще через несколько недель тебе надоели мои извинения, и ты просто обхватил мое лицо ладонями, внимательно посмотрел в мои глаза и яростно прошипел сквозь сжатые зубы:
- Я больше не хочу слышать твоих извинений по поводу той ночи. Никогда.
С тех пор для меня все закончилось. Я так и не была прощена, а твое внушение не позволяло мне ничего объяснять и вообще говорить о ситуации с Деймоном.
Так начался период моего одиночества. Иногда ты позволял приходить ко мне Елене и Бонни, но они проявляли все меньший энтузиазм к подобным встречам и приходили все реже. Изредка ты сопровождал меня на кладбище, где я часами сидела возле маминой могилы, глотая соленые капли слез. Все остальное время я чувствовала себя принцессой-невольницей, ведь я жила во дворце, могла часами бродить по узким тропинкам между цветочных клумб, либо огромных и величественных тисов и тополей, которые молчаливыми громадами возвышались по всей площади огромного сада, но не могла выйти без твоего непосредственного разрешения и сопровождения.
С наступлением осени я окончательно погрузилась в апатию и только где-то внутри копилась, зрела, бурлила та истерия, которая все чаще вырывалась наружу, уничтожая какие-либо страхи и опасения. Я все больше хотела чего-то фатального, того, что либо убьет меня, либо вернет мне прежнего тебя. Родного тебя.
***
Сегодня на улице холодно, небо затянуто серым покрывалом облаков, ветер кружит в водовороте желтые, красно-коричневые и бурые листья. Я сижу на балконе одной из гостиных на третьем этаже, просто на полу, прислонившись к кованной бронзовой решетке спиной, подтянув колени к груди, и рассматриваю обстановку комнаты, хорошо видную мне через открытые балконные двери. Резкий, порывистый ветер треплет мне волосы, шелестит в складках одежды, и иногда я даже ощущаю тяжелые, ледяные капли дождя, которые падают с свинцовой черноты небес, но меня не особо это волнует, и я продолжаю наполнять стакан янтарным виски из уже почти пустой бутылки. Алкоголь - мой лучший друг в последнее время.
Когда ты входишь в гостиную, и видишь меня, то ничего не говоришь, лишь неодобрительно поджимаешь губы, заметив бутылку, и садишься за стол невдалеке от двери ведущей на балкон. Ты часто рисуешь здесь, и на столе множество набросков и палитр с цветастыми масляными и акварельными красками. Возможно, именно тот факт, что ты часто проводишь здесь время стал решающим, когда я выбирала место, где можно напиться.
Сейчас капли дождя падают все чаще, но я даже не думаю подниматься, разрываю пакет крови, который я захватила с собой, выливаю немного алой жидкости в стакан, добавляю туда же спиртное и медленно перемешиваю своеобразный коктейль указательным пальцем, удовлетворенно усмехаясь, когда ты с отвращением наблюдаешь за моими манипуляциями. Хоть какие-то эмоции, и на том спасибо.
- Хочешь? - Я кивком указываю на стакан, ты же смотришь на меня, как на умалишенную и, не предавая своей новой манере общения со мной, холодно и сдержанно отвечаешь:
- Нет. Не люблю смешивать.
- Как знаешь. - Я равнодушно пожимаю плечами, салютую тебе бокалом и добавляю: - Твое здоровье! - Произнеся этот почти издевательский тост, я быстро пью, ощущая, как дождевые капли все сильнее барабанят по полу, мочат мою одежду и волосы. Тело пронизывает дрожь, и в душе снова поднимается волна этого истеричного состояния, когда хочется погрузиться в беспамятство, где не будет этого напускного равнодушия, которым прикрывается разрушительная стихия, бушующая внутри.
- Ты такая отвратительная, когда пьяна. - Ты говоришь это, как будто сам себе, не смотря на меня, а продолжая смешивать краски. Но я слышу и громко смеюсь, не беспокоясь, что со стороны наверняка выгляжу чокнутой алкоголичкой.
- Серьезно? А я думала, что всегда отвратительна, как большая куча дерьма. Или грязи? Как там ты меня называл? - Я прищуриваю глаза, склоняю голову набок, наблюдая за тем, как вспыхивают недовольством твои глаза. Да, сегодня я молодец, определенно. Может еще немного, и ты перестанешь играть в столь неподходящую тебе роль каменной глыбы?
- Слушай, хватит там сидеть.Во-первых, ты уже вся мокрая, а, во-вторых, в таком состоянии ты вряд ли способна сказать что-либо разумное. - Ты снова отворачиваешься от меня, а я сжимаю стакан с такой силой, что он взрывается мириадом крошечных осколков, ранит мне руку, но это ничто, по сравнению с той яростной агрессией, которая клокочет у меня где-то в горле, огненной лавой течет по жилам и заставляет меня огрызнуться, сдобрив фразу максимально ядовитыми интонациями.
- Так внуши мне вообще не разговаривать и моргать почаще. Буду у тебя, как настоящая Барби. - Ты, Клаус, выбрал не ту тактику, потому что твоя сдержанность вызывает у меня только злость, желание кричать и топать ногами, вцепиться ногтями тебе в лицо. Быть может я мазохистка, а может просто хочу, чтобы тебе не было настолько плевать на меня. Ты никогда не был ко мне столь равнодушен.
- Пошла вон! Не собираюсь слушать твой пьяный бред. - И все этот чертов, проклятый холодный тон! Так и хочется взять раскаленную кочергу и всунуть тебе в задницу.
- Хорошо. Я пошла. - Решение приходит ко мне столь быстро, что назвать это планом не поворачивается язык. Это риск, это фатализм, возможно, это самоубийство, потому что сейчас я не уверена, что для тебя будет иметь хоть какое-то значение мое безумие. Я неловко поднимаюсь на ноги, уже абсолютно мокрая, и холодные струйки льются по лицу, смешиваются со слезами, впитываются в одежду, которая противно липнет к телу. Еще одно мгновение, и я, оперевшись руками о бронзовую ограду балкона, перекидываю одну ногу. Ограда невысокая, всего лишь доходит мне до талии, но я настолько пьяна, что даже вампирская координация не позволяет так же легко и быстро перекинуть и вторую ногу, поэтому я неуклюже цепляюсь пальцами за скользкий металл.
- Ну и что ты делаешь? - Я немного поворачиваю голову, отмечаю, что ты по крайней мере отвлекся от рисования и теперь пристально наблюдаешь за моими жалкими потугами.
- Собираюсь уйти. Навсегда. - Ты лишь усмехаешься, снова берешь в руки кисть и, приподняв бровь, замечаешь:
- Боюсь расстроить тебя, куколка, но ты вампир, а мы не на крыше небоскреба. Вряд ли тебе удастся самоубийство. Хотя... Если очень повезет, то тебе может оторвать ногу. Ты же не ящерица, она у тебя заново не вырастет. Может хоть так ты прекратишь свои постоянные истерики?
- Нет, Клаус, у меня обязательно все получится. Твой садовник насадил просто под балконом какие-то деревья и привязал их к таким большим, острым, деревянным палкам. Эх, всегда мечтала об эффектной смерти. - Алкоголь выветривается с головы очень быстро, и теперь уже мои руки отчаянно дрожат не только от холода, но и от страха. Я ведь умру, если прыгну... Умру. И останется тишина, темнота, пустота, та блаженная невесомость, которую я уже испытывала несколько раз за время наших совместных путешествий. Это ведь не страшно, и я не буду бояться.
- Ладно, брось. Слазь оттуда. Я попрошу принести тебе горячий чай. - Ах, так ты думаешь, что я блефую? Ты еще просто не знаешь, что за эти четыре месяца, пока ты неизвестно где проводил ночи я верно сходила с ума, и теперь я настолько безумна, что могу позволить себе все. Я могу позволить взять на себя еще и проклятие самоубийцы. Если говорить по сути, то я уже мертва. Я умирала множество раз, и большинство из них как раз из-за тебя. Почему бы не умереть из-за тебя окончательно?
И я смеюсь, так отчаянно, так нервно, и быстро перекидываю вторую ногу, сильно цепляясь онемевшими пальцами за темную бронзу. Но они мокрые и так неуклонно соскальзывают с гладкого металла, и я только сдираю ногти просто до мяса, пытаясь удержаться, потому что еще не время. Я ведь не попрощалась. Господи, я ведь так много не сказала тебе. И я только отчаянно вскрикиваю, и разжимаю дрожащие пальцы...
***
В тот момент мне кажется, что прошло несколько часов, но на деле всего лишь нескольких секунд мне хватает, чтобы оказаться по другую сторону ограды и, не удержавшись, разжать ладони и начать свое последнее падение...
Мне едва не отрывает руку,когда ты, каким-то мистическим образом все-таки успев преодолеть расстояние, разделяющее гостиную и балкон, обхватываешь мое запястье и безумно сильным рывком, выдергиваешь меня назад. О витую решетку мне обдирает всю кожу на обнаженных руках, я больно бьюсь животом и ногами, но это забывается в тот момент, когда я оказываюсь в твоих стальных объятиях, обвиваю ногами тебя за талию, утыкаюсь лицом тебе в плечо, уже не различая, кто из нас дрожит сильнее.
- Господи... Ты... Ты... Да я убью тебя, Кэролайн! Что ты делаешь?! - Ты кричишь так громко, унося меня с балкона и усаживая просто на стол, даже не обращая внимания, что теперь я сижу на твоих набросках и красках, и вода, стекающая с меня размывает акварель, вымазывает мои джинсы, стекает капельками радужных оттенков на пол. Ты трясешь меня за плечи, и, наверное, ломаешь ключицы, но в твоих глазах плещется какая-то абсолютно дикая эмоция, которую в человеческом мире принято называть страхом, что я даже не думаю вырываться. Пусть будет больно. Боль - это такое наслаждение после месяцев равнодушия и холода.
- Тебе просто нужно было разжать руки. Почему? Ты не можешь убить меня сам, не можешь просто отпустить меня, не можешь без меня, не можешь со мной. А мне что делать? Я с ума схожу! Понимаешь?! Ты понимаешь?! Я так больше не могу! Ну же, ударь меня! Сделай хоть что-нибудь, но только не молчи, умоляю! Я задыхаюсь! Я больше не могу! - И снова меня поглощает эта истерия, это дьявольское ощущение неизбежности. Ты снова заставляешь меня жить, но сам не хочешь быть в этой жизни. Кроме того, ты еще и других людей убрал с моего пути, оставив меня одну, совершенно одну.
Ты не отвечаешь. Ты просто даешь мне то, что мне больше всего необходимо в тот момент. Ты целуешь мои губы с такой примитивной, животной яростью, что потрескавшаяся кожа на губах просто лопается и наши рты наполняются моей собственной соленной кровью, а ты все продолжаешь водить языком по ровной полоске зубов, по нёбу, сплетаешь наши языки в каком-то яростном, больше напоминающем борьбу, поцелуе. Но это наибольшая эйфория, которую я только могла испытать сегодня, поэтому я разрываю твою рубашку и звук рассыпавшихся по полу пуговиц тонет в яростном раскате грома, когда я стягиваю белоснежную ткань и мои окровавленные пальцы оставляют на коже твоей груди рубиновые мазки. Столько грязи, столько порока, и эта вода, стекающая вниз, соединяющаяся с краской в причудливых картинах, и это ощущение крови на губах, во рту, на твоем языке, и твои пальцы, с безумием сжимающие мои ягодицы, оставляющие на коже фиолетово-синие следы, и звуки рвущейся одежды - все это так необходимо, так желанно мною.
Я не помню того момента, когда ты подхватываешь меня одной рукой за талию, другой стягивая джинсы, но хорошо ощущаю, как грубо, то ли наказывая, то ли даря самые необходимые на тот момент ощущения, ты опускаешь меня на холодный мраморный пол, в эту лужу дождевой воды и грязно-зеленой акварели. Но и тогда мне плевать, и я провожу измазанными руками по твоей груди, подушечками пальцев обвожу напрягшиеся соски, тяну тебя на себя, чтобы снова соединить наши губы, чтобы лучше слышать те бессвязные слова на сотнях языков мира, которые ты шепчешь мне на ухо, чтобы сильнее ощущать твои руки, которыми ты касаешься каждого миллиметра моего тела, пока не останавливаешь пальцы на складках плоти, поглаживая, заставляя меня выгибаться в пояснице, хрипло стонать и кричать что-то развратное и такое банально-пошлое, когда ты прикасаешься к самой чувствительной точке.
А потом уже нет мира, и забыта боль в израненном теле, и почти прошла вся обида за последние месяцы,потому что наши тела снова соединенны и с каждым движением, с каждым прикосновением к твоей напряженной спине и плечам, с каждым поцелуем, с каждым скольжением твоих пальцев по шее, груди, напряженным мышцам живота, с каждым легким, невесомым укусом, которыми ты покрываешь кожу на ключицах, подбородке и губах, я все больше осознаю, что мне не требуются твои слова. Я нужна тебе. И пока нужна, я буду с тобой, не смотря ни на что - ни на друзей, ни на любовь к Деймону Сальваторе, ни на мнение окружающих. Я больше не предам. Клянусь.
***
- Я чувствую себя липкой и грязной. - Я недовольно морщусь, лежа на тебе сверху, сложив руки у тебя на груди, уткнувшись в них подбородком и наблюдая, как медленно гаснут в твоих таких волшебно-красивых глазах искорки желания, только что удовлетворенного в энный раз. Да уж, с такими темпами, я поверю, что ты хранил мне верность все четыре месяца.
- Ты и есть липкая и грязная. Мы с тобой все в краске. - Отвечаешь ты, лениво растягивая губы в ухмылке, проводя пальцами по моему позвоночнику, спускаясь к ягодицам и награждая меня целомудренным поцелуем в нос.
- Да, а еще мы испортили все твои рисунки. - Я огорченно вздыхаю, осматривая окончательно погубленные наброски.
- Ничего. Я могу рисовать на тебе. - Ты хитро улыбаешься и резко переворачиваешься, снова возвышаясь надо мной. Твои пальцы тут же начинают неспешный путь от груди, все ниже и ниже, и я в притворном удивлении округляю губы.
- Оу, подать кисточку?
- Нет, сегодня мы с тобой порисуем немножко иначе. - С этими словами ты смыкаешь губы у меня на соске, проводишь языком влажную полоску на коже груди, и я сразу же признаю, что твой вариант живописи мне нравится значительно больше, чем предложенный мною...
Глава написана под песню Muse "Hysteria". Песню слушать не обязательно, но для атмосферы - желательно.
США, Мистик Фолс, 2012 год, октябрьчитать дальше
Прошло уже почти четыре месяца с той злополучной вечеринки. За это время мы с тобой отдалились окончательно, и теперь между нами не было ни физической, ни тем более духовной близости. Иногда, лежа в холодной постели и смотря невидящим взглядом в темный потолок, я представляла тебя с какими-то безликими девушками. В такие моменты я сильно зажмуривалась, так, чтобы глазам становилось больно, и чтобы эта боль вытеснила образы и яркие картинки, в которых ты прикасался к чужому телу, целовал чужие губы, шептал какие-то странности на иностранных языках кому-то другому. Не мне. Но избавиться от этих фантазий мне не удавалось, и я тихо плакала, уткнувшись носом в подушку и вслушиваясь в тишину в глупой надежде, что где-то там, на первом этаже, раздадутся твои шаги - вестник твоего возвращения. Но проходили часы, за окном начинал заниматься рассвет, заливая комнату бледно-желтым светом, а ты все не возвращался и я, вконец обессиленная, проваливалась в тяжелый, беспокойный сон.
В самом начале я пыталась извиняться, и слово "прости" срывалось с моего языка по сотни раз на дню. Я пыталась объяснять, я наплевала на гордость и ходила за тобой по пятам, лишь только бы не оставаться одинокой, не погибать в этом мире, стены которого все рушились и рушились, грозясь упасть на меня и уничтожить последние крупицы моей и так сломанной жизни. Сначала ты просто игнорировал мои извинения, сохраняя безразличие и хладнокровие, которые стал проявлять уже на следующее утро после приема, кажется позабыв, что ночью обнимал меня и дарил хотя бы молчаливое, но такое необходимое утешение и понимание. А еще через несколько недель тебе надоели мои извинения, и ты просто обхватил мое лицо ладонями, внимательно посмотрел в мои глаза и яростно прошипел сквозь сжатые зубы:
- Я больше не хочу слышать твоих извинений по поводу той ночи. Никогда.
С тех пор для меня все закончилось. Я так и не была прощена, а твое внушение не позволяло мне ничего объяснять и вообще говорить о ситуации с Деймоном.
Так начался период моего одиночества. Иногда ты позволял приходить ко мне Елене и Бонни, но они проявляли все меньший энтузиазм к подобным встречам и приходили все реже. Изредка ты сопровождал меня на кладбище, где я часами сидела возле маминой могилы, глотая соленые капли слез. Все остальное время я чувствовала себя принцессой-невольницей, ведь я жила во дворце, могла часами бродить по узким тропинкам между цветочных клумб, либо огромных и величественных тисов и тополей, которые молчаливыми громадами возвышались по всей площади огромного сада, но не могла выйти без твоего непосредственного разрешения и сопровождения.
С наступлением осени я окончательно погрузилась в апатию и только где-то внутри копилась, зрела, бурлила та истерия, которая все чаще вырывалась наружу, уничтожая какие-либо страхи и опасения. Я все больше хотела чего-то фатального, того, что либо убьет меня, либо вернет мне прежнего тебя. Родного тебя.
***
Сегодня на улице холодно, небо затянуто серым покрывалом облаков, ветер кружит в водовороте желтые, красно-коричневые и бурые листья. Я сижу на балконе одной из гостиных на третьем этаже, просто на полу, прислонившись к кованной бронзовой решетке спиной, подтянув колени к груди, и рассматриваю обстановку комнаты, хорошо видную мне через открытые балконные двери. Резкий, порывистый ветер треплет мне волосы, шелестит в складках одежды, и иногда я даже ощущаю тяжелые, ледяные капли дождя, которые падают с свинцовой черноты небес, но меня не особо это волнует, и я продолжаю наполнять стакан янтарным виски из уже почти пустой бутылки. Алкоголь - мой лучший друг в последнее время.
Когда ты входишь в гостиную, и видишь меня, то ничего не говоришь, лишь неодобрительно поджимаешь губы, заметив бутылку, и садишься за стол невдалеке от двери ведущей на балкон. Ты часто рисуешь здесь, и на столе множество набросков и палитр с цветастыми масляными и акварельными красками. Возможно, именно тот факт, что ты часто проводишь здесь время стал решающим, когда я выбирала место, где можно напиться.
Сейчас капли дождя падают все чаще, но я даже не думаю подниматься, разрываю пакет крови, который я захватила с собой, выливаю немного алой жидкости в стакан, добавляю туда же спиртное и медленно перемешиваю своеобразный коктейль указательным пальцем, удовлетворенно усмехаясь, когда ты с отвращением наблюдаешь за моими манипуляциями. Хоть какие-то эмоции, и на том спасибо.
- Хочешь? - Я кивком указываю на стакан, ты же смотришь на меня, как на умалишенную и, не предавая своей новой манере общения со мной, холодно и сдержанно отвечаешь:
- Нет. Не люблю смешивать.
- Как знаешь. - Я равнодушно пожимаю плечами, салютую тебе бокалом и добавляю: - Твое здоровье! - Произнеся этот почти издевательский тост, я быстро пью, ощущая, как дождевые капли все сильнее барабанят по полу, мочат мою одежду и волосы. Тело пронизывает дрожь, и в душе снова поднимается волна этого истеричного состояния, когда хочется погрузиться в беспамятство, где не будет этого напускного равнодушия, которым прикрывается разрушительная стихия, бушующая внутри.
- Ты такая отвратительная, когда пьяна. - Ты говоришь это, как будто сам себе, не смотря на меня, а продолжая смешивать краски. Но я слышу и громко смеюсь, не беспокоясь, что со стороны наверняка выгляжу чокнутой алкоголичкой.
- Серьезно? А я думала, что всегда отвратительна, как большая куча дерьма. Или грязи? Как там ты меня называл? - Я прищуриваю глаза, склоняю голову набок, наблюдая за тем, как вспыхивают недовольством твои глаза. Да, сегодня я молодец, определенно. Может еще немного, и ты перестанешь играть в столь неподходящую тебе роль каменной глыбы?
- Слушай, хватит там сидеть.Во-первых, ты уже вся мокрая, а, во-вторых, в таком состоянии ты вряд ли способна сказать что-либо разумное. - Ты снова отворачиваешься от меня, а я сжимаю стакан с такой силой, что он взрывается мириадом крошечных осколков, ранит мне руку, но это ничто, по сравнению с той яростной агрессией, которая клокочет у меня где-то в горле, огненной лавой течет по жилам и заставляет меня огрызнуться, сдобрив фразу максимально ядовитыми интонациями.
- Так внуши мне вообще не разговаривать и моргать почаще. Буду у тебя, как настоящая Барби. - Ты, Клаус, выбрал не ту тактику, потому что твоя сдержанность вызывает у меня только злость, желание кричать и топать ногами, вцепиться ногтями тебе в лицо. Быть может я мазохистка, а может просто хочу, чтобы тебе не было настолько плевать на меня. Ты никогда не был ко мне столь равнодушен.
- Пошла вон! Не собираюсь слушать твой пьяный бред. - И все этот чертов, проклятый холодный тон! Так и хочется взять раскаленную кочергу и всунуть тебе в задницу.
- Хорошо. Я пошла. - Решение приходит ко мне столь быстро, что назвать это планом не поворачивается язык. Это риск, это фатализм, возможно, это самоубийство, потому что сейчас я не уверена, что для тебя будет иметь хоть какое-то значение мое безумие. Я неловко поднимаюсь на ноги, уже абсолютно мокрая, и холодные струйки льются по лицу, смешиваются со слезами, впитываются в одежду, которая противно липнет к телу. Еще одно мгновение, и я, оперевшись руками о бронзовую ограду балкона, перекидываю одну ногу. Ограда невысокая, всего лишь доходит мне до талии, но я настолько пьяна, что даже вампирская координация не позволяет так же легко и быстро перекинуть и вторую ногу, поэтому я неуклюже цепляюсь пальцами за скользкий металл.
- Ну и что ты делаешь? - Я немного поворачиваю голову, отмечаю, что ты по крайней мере отвлекся от рисования и теперь пристально наблюдаешь за моими жалкими потугами.
- Собираюсь уйти. Навсегда. - Ты лишь усмехаешься, снова берешь в руки кисть и, приподняв бровь, замечаешь:
- Боюсь расстроить тебя, куколка, но ты вампир, а мы не на крыше небоскреба. Вряд ли тебе удастся самоубийство. Хотя... Если очень повезет, то тебе может оторвать ногу. Ты же не ящерица, она у тебя заново не вырастет. Может хоть так ты прекратишь свои постоянные истерики?
- Нет, Клаус, у меня обязательно все получится. Твой садовник насадил просто под балконом какие-то деревья и привязал их к таким большим, острым, деревянным палкам. Эх, всегда мечтала об эффектной смерти. - Алкоголь выветривается с головы очень быстро, и теперь уже мои руки отчаянно дрожат не только от холода, но и от страха. Я ведь умру, если прыгну... Умру. И останется тишина, темнота, пустота, та блаженная невесомость, которую я уже испытывала несколько раз за время наших совместных путешествий. Это ведь не страшно, и я не буду бояться.
- Ладно, брось. Слазь оттуда. Я попрошу принести тебе горячий чай. - Ах, так ты думаешь, что я блефую? Ты еще просто не знаешь, что за эти четыре месяца, пока ты неизвестно где проводил ночи я верно сходила с ума, и теперь я настолько безумна, что могу позволить себе все. Я могу позволить взять на себя еще и проклятие самоубийцы. Если говорить по сути, то я уже мертва. Я умирала множество раз, и большинство из них как раз из-за тебя. Почему бы не умереть из-за тебя окончательно?
И я смеюсь, так отчаянно, так нервно, и быстро перекидываю вторую ногу, сильно цепляясь онемевшими пальцами за темную бронзу. Но они мокрые и так неуклонно соскальзывают с гладкого металла, и я только сдираю ногти просто до мяса, пытаясь удержаться, потому что еще не время. Я ведь не попрощалась. Господи, я ведь так много не сказала тебе. И я только отчаянно вскрикиваю, и разжимаю дрожащие пальцы...
***
В тот момент мне кажется, что прошло несколько часов, но на деле всего лишь нескольких секунд мне хватает, чтобы оказаться по другую сторону ограды и, не удержавшись, разжать ладони и начать свое последнее падение...
Мне едва не отрывает руку,когда ты, каким-то мистическим образом все-таки успев преодолеть расстояние, разделяющее гостиную и балкон, обхватываешь мое запястье и безумно сильным рывком, выдергиваешь меня назад. О витую решетку мне обдирает всю кожу на обнаженных руках, я больно бьюсь животом и ногами, но это забывается в тот момент, когда я оказываюсь в твоих стальных объятиях, обвиваю ногами тебя за талию, утыкаюсь лицом тебе в плечо, уже не различая, кто из нас дрожит сильнее.
- Господи... Ты... Ты... Да я убью тебя, Кэролайн! Что ты делаешь?! - Ты кричишь так громко, унося меня с балкона и усаживая просто на стол, даже не обращая внимания, что теперь я сижу на твоих набросках и красках, и вода, стекающая с меня размывает акварель, вымазывает мои джинсы, стекает капельками радужных оттенков на пол. Ты трясешь меня за плечи, и, наверное, ломаешь ключицы, но в твоих глазах плещется какая-то абсолютно дикая эмоция, которую в человеческом мире принято называть страхом, что я даже не думаю вырываться. Пусть будет больно. Боль - это такое наслаждение после месяцев равнодушия и холода.
- Тебе просто нужно было разжать руки. Почему? Ты не можешь убить меня сам, не можешь просто отпустить меня, не можешь без меня, не можешь со мной. А мне что делать? Я с ума схожу! Понимаешь?! Ты понимаешь?! Я так больше не могу! Ну же, ударь меня! Сделай хоть что-нибудь, но только не молчи, умоляю! Я задыхаюсь! Я больше не могу! - И снова меня поглощает эта истерия, это дьявольское ощущение неизбежности. Ты снова заставляешь меня жить, но сам не хочешь быть в этой жизни. Кроме того, ты еще и других людей убрал с моего пути, оставив меня одну, совершенно одну.
Ты не отвечаешь. Ты просто даешь мне то, что мне больше всего необходимо в тот момент. Ты целуешь мои губы с такой примитивной, животной яростью, что потрескавшаяся кожа на губах просто лопается и наши рты наполняются моей собственной соленной кровью, а ты все продолжаешь водить языком по ровной полоске зубов, по нёбу, сплетаешь наши языки в каком-то яростном, больше напоминающем борьбу, поцелуе. Но это наибольшая эйфория, которую я только могла испытать сегодня, поэтому я разрываю твою рубашку и звук рассыпавшихся по полу пуговиц тонет в яростном раскате грома, когда я стягиваю белоснежную ткань и мои окровавленные пальцы оставляют на коже твоей груди рубиновые мазки. Столько грязи, столько порока, и эта вода, стекающая вниз, соединяющаяся с краской в причудливых картинах, и это ощущение крови на губах, во рту, на твоем языке, и твои пальцы, с безумием сжимающие мои ягодицы, оставляющие на коже фиолетово-синие следы, и звуки рвущейся одежды - все это так необходимо, так желанно мною.
Я не помню того момента, когда ты подхватываешь меня одной рукой за талию, другой стягивая джинсы, но хорошо ощущаю, как грубо, то ли наказывая, то ли даря самые необходимые на тот момент ощущения, ты опускаешь меня на холодный мраморный пол, в эту лужу дождевой воды и грязно-зеленой акварели. Но и тогда мне плевать, и я провожу измазанными руками по твоей груди, подушечками пальцев обвожу напрягшиеся соски, тяну тебя на себя, чтобы снова соединить наши губы, чтобы лучше слышать те бессвязные слова на сотнях языков мира, которые ты шепчешь мне на ухо, чтобы сильнее ощущать твои руки, которыми ты касаешься каждого миллиметра моего тела, пока не останавливаешь пальцы на складках плоти, поглаживая, заставляя меня выгибаться в пояснице, хрипло стонать и кричать что-то развратное и такое банально-пошлое, когда ты прикасаешься к самой чувствительной точке.
А потом уже нет мира, и забыта боль в израненном теле, и почти прошла вся обида за последние месяцы,потому что наши тела снова соединенны и с каждым движением, с каждым прикосновением к твоей напряженной спине и плечам, с каждым поцелуем, с каждым скольжением твоих пальцев по шее, груди, напряженным мышцам живота, с каждым легким, невесомым укусом, которыми ты покрываешь кожу на ключицах, подбородке и губах, я все больше осознаю, что мне не требуются твои слова. Я нужна тебе. И пока нужна, я буду с тобой, не смотря ни на что - ни на друзей, ни на любовь к Деймону Сальваторе, ни на мнение окружающих. Я больше не предам. Клянусь.
***
- Я чувствую себя липкой и грязной. - Я недовольно морщусь, лежа на тебе сверху, сложив руки у тебя на груди, уткнувшись в них подбородком и наблюдая, как медленно гаснут в твоих таких волшебно-красивых глазах искорки желания, только что удовлетворенного в энный раз. Да уж, с такими темпами, я поверю, что ты хранил мне верность все четыре месяца.
- Ты и есть липкая и грязная. Мы с тобой все в краске. - Отвечаешь ты, лениво растягивая губы в ухмылке, проводя пальцами по моему позвоночнику, спускаясь к ягодицам и награждая меня целомудренным поцелуем в нос.
- Да, а еще мы испортили все твои рисунки. - Я огорченно вздыхаю, осматривая окончательно погубленные наброски.
- Ничего. Я могу рисовать на тебе. - Ты хитро улыбаешься и резко переворачиваешься, снова возвышаясь надо мной. Твои пальцы тут же начинают неспешный путь от груди, все ниже и ниже, и я в притворном удивлении округляю губы.
- Оу, подать кисточку?
- Нет, сегодня мы с тобой порисуем немножко иначе. - С этими словами ты смыкаешь губы у меня на соске, проводишь языком влажную полоску на коже груди, и я сразу же признаю, что твой вариант живописи мне нравится значительно больше, чем предложенный мною...
@темы: Кукловод, Работы в процессе