Вечность длиною в год. Части 4-6

[M_Levis]

Сентябрь, 08

Выходные прошли однообразно и скучно. Все время шел дождь, поэтому я не мог выйти даже на балкон, не говоря уже о лавочке у подъезда. Более дальние прогулки я могу позволить себе лишь изредка, в компании мамы. Ей так спокойнее, а я согласен уступить.

Сегодня же погода улучшилась, тепло и ярко светит солнце. К школе я иду медленно, тщательно смотря себе под ноги. Немного кружится голова и пересыхает во рту, но я знаю, что это следствие волнения, испытываемого мной, а не ухудшения состояния здоровья. Вновь вспоминается инцидент с Антоном, это его странное поведение. Он хотел поговорить. О чем? Сейчас я жалею, что не нашел в себе сил выслушать его. Неопределенность пугает сильнее. Впрочем, мне остается лишь ждать. Возможно, Антон уже забыл об этом. А если нет... Надеюсь, что смогу вести себя адекватно, а не как невменяемый идиот.

Порой мне кажется, что иметь друга было бы совсем неплохо. Я мог бы делиться с ним проблемами, жаловаться на боль и признаваться, насколько я боюсь смерти. Но потом понимаю, что мысль абсурдна. Дружба не может держаться лишь на негативных эмоциях, чтобы ее подпитывать необходимо иметь совместные с другом чистые и светлые воспоминания. А разве я способен на радость? Не помню, сколько лет назад я в последний раз искренне улыбался. Кажется, это было в прошлой жизни. Зато у меня есть моя Мэри. Она никогда не предаст и всегда выслушает. И будет со мной до конца.

Так, погруженный в размышления, я и подхожу к школе. На крыльце стоит несколько моих одноклассников, но, благо, на меня они не обращают никакого внимания, поэтому я неприметной тенью проскальзываю в здание. Первым уроком у нас история. Я подавляю тяжелый вздох: Людмила Ивановна ветеран педагогики, а это значит, что ее методика сводится к бормотанию исторических дат себе под нос и периодическому клеванию тем же самым носом. Во время ее уроков ученики занимаются чем угодно, кроме истории, а значит довольно часто обсуждают меня, как будто я диковинная зверюшка, а не человек. Я с каким-то обреченным смирением жду, когда в меня вновь начнут тыкать пальцами и громко ржать. Просто нужно потерпеть. Как всегда.

Вскоре одноклассники собираются, эмоционально обсуждая какую-то пьянку. Знаю, что они часто встречаются всем классом. За исключением меня и нашей главной заучки Полины Григорьевой, конечно. Обычно я не прислушиваюсь к подобным сплетням, но в этот раз, уловив имя "Антон", непроизвольно прислушиваюсь.

- Не знаю, какая муха укусила Тоху, - задумчиво произносит Яна Моисеева, накручивая светлый локон на палец. - Ни с кем не говорил, зато напился до поросячьего визга. Никогда его таким не видела.

- Ха! Да просто меньше нужно идеализировать нашего ледяного принца! - зло выплевывает Славик. Антона он терпеть не может еще с детства, хотя откровенно выступать никогда не решается. Лишь так, втихую, пока его нет. - Правда, Кирюшка?

Я понимаю, что не отвел взгляда и все так и пялюсь на их группку. Краснею, отворачиваюсь, тихо пробормотав:

- Не знаю.

- Не знаешь? Как же так, Кирюшка! Вы же дружите с Антоном? Или за какие такие заслуги он тебя в пятницу спасал от злого дяди Славы? - Соколов говорит громко, насмешливо. Подходит к моей парте, садится на нее и, обхватив за подбородок двумя пальцами, заставляет посмотреть на него.

Хочется плакать. Громко, навзрыд. Хочется кричать, чтобы меня оставили в покое, потому что нет никакого смысла уничтожать, растаптывать и причинять мне боль. Я и так умру. Мне и так больно постоянно. А еще обидно за Антона. Не хватало еще, чтобы его порыв стал поводом для злорадства Славика.

- Не понимаю о чем ты, - тихо произношу я. Давненько я уже не ждал так прихода учителя. Но Людмила Ивановна не торопится, поэтому приходится что-то отвечать.

- Кирюшка, что же ты такой непонятливый, а? - Слава щурится, сильнее сжимая пальцы на моем подбородке. Начинает тошнить. Интересно, что будет, если окатить его блевотиной? Наверное, он меня убьет. Медленно так, с удовольствием. И когда он стал таким? А главное, какую роль играю я в том, что с былым скромным и тихим мальчиком произошли такие метаморфозы? Возможно, я сломал Славе жизнь. Как часто неосторожное слово или беспечный поступок несут за собой череду последствий, которых вовсе не желал. Я ведь никогда не хотел никому зла.

Наверное, я слишком долго молчу, потому что Славик вдавливает пальцы в кожу так, что даже слезы выступают. Второй рукой скидывает с парты мой рюкзак. Мэри выпадает из него и черной кляксой замирает на паркете, устремив взгляд глаз-пуговок в белый потолок. Мне кажется, что я умираю. Только не Мэри...

***

- Ой, а что это у нас здесь? Кукла вуду? Шаманишь потихоньку, Кирюшка? - Славик быстро спрыгивает с парты и берет Мэри в руки. Господи, мне семнадцать! Я взрослый человек! Но сейчас готов расплакаться и упасть на колени, только бы вернуть свою Мэри. Я отдал ей часть души, я вложил в нее всю нерастраченную любовь. Она хранит миллионы воспоминаний и, наверное, литры моих слез и крови. Если я потеряю ее, то умру сегодня. Может, не физически, но морально - точно.

- Отдай, - мой голос хриплый и полон едва сдерживаемых рыданий. Славику это нравится, он усмехается и поднимает Мэри над головой.

- Смотрите, что у нашего Краева! Он у нас в куколки играет! Кирю-ю-юшенька, - Слава делает губы трубочкой, отталкивая руки, которые я умоляюще протягиваю к нему. Ему так легко удержать меня. Я чувствую себя назойливой мухой, от которой лениво отмахиваются.

- Может у него и резиновая баба есть? А, Краев? - это уже Женя Тихонов. Еще одна гадюка нашего серпентария. - С этой-то особо не побалуешь, - он мерзко хихикает и дергает Мэри за голову, таким образом пытаясь вырвать ее из рук Славика.

Я как в замедленной съемке наблюдаю за шуточной потасовкой одноклассников. Они смеются, дергают Мэри, а мне чудится, что это меня сейчас разрывают на части. Кажется даже, что я ощущаю, как трескаются кости, как они пробивают ткани и разрушают клетки, разрывают внутренние органы и вспарывают кожу. Я зажмуриваюсь - сильно-сильно. Наверное, еще мгновение, и я тоже упаду на пол изломанной куклой - несчастным куском разлагающейся плоти. На губах соленый привкус - наверное, слезы. Голоса все удаляются и удаляются, я погружаюсь в свое черное небытие, откуда, возможно, уже не вернусь. Возвращаться не хочется. Мне холодно, и я устал.

- Дай сюда, - в мое сознание проникает этот голос. Уверенный и теплый, как янтарные солнышки в его глазах. Антон... Приложив просто-таки титанические усилия, я все-таки поднимаю веки. И когда я успел усесться на пол? Приподняв голову, вижу, как Славик передает Мэри Антону. Еще минута - и мой спаситель склоняется надо мной, протягивая куклу. У меня так позорно дрожат пальцы, но я все же выхватываю ее, всовываю в рюкзак, неловко поднимаюсь и, так и не поблагодарив Антона, выбегаю из кабинета под дружный хохот одноклассников.

***

Кафель в туалете грязный и просто ледяной. Но я все равно опускаюсь на пол, прижимаю голову к стене, не обращая внимая, что черные волосы вымазывает в побелку. Из носа течет кровь, стекает на губы и от металлического привкуса начинает тошнить. Я больше не приду в школу! Не могу больше.

- Кира... - я вздрагиваю и испуганно дергаюсь. Мгновение мне кажется, что это просто галлюцинация, но Антон упорно не желает пропадать. Наоборот, приседает на корточки, склоняет свое обеспокоенное лицо к моему, протягивает ко мне руку и... стирает кровь с верхней губы. Я смотрю на его руку несколько безумно долгих секунд, а потом с ужасом обхватываю его за запястье.

- Вытри! Вытри это немедленно! Слышишь? - где-то там, в глубинах разума, я понимаю, что Антон не заразится, у него нет никаких видимых повреждений на коже. Но разве мне, заразившемуся просто в результате обычного несчастного случая, в такой ситуации легко прислушиваться к доводам рассудка? Нет, мне страшно до такой степени, что зубы начинают стучать и в ушах гудит кровь. Только не Антон!

- Кира, успокойся, - Антон вырывает руку и успокаивающе произносит: - Все, все, я вытер. Все хорошо, Кира!

- Уходи! Слышишь? Я хочу побыть один, - рыдания комком стоят в горле, но мне так стыдно плакать. Хотя, кажется, что может быть хуже той сцены, которая произошла в классе?

- Нет.

- Нет?

- Ты плохо слышишь, Краев? Нет. Я посижу с тобой. Ненавижу историю. Держи, - он протягивает мне белоснежный платок, я же смотрю на него, как на гадюку и отрицательно качаю головой.

- Не надо. Я вымажу.

- Кира, это всего лишь платок. Возьми. И вставай, найдем место получше, чтобы прогуливать, - Антон вкладывает ткань в мои пальцы и встает, дожидаясь пока я медленно поднимусь. Я благодарен, что он не предлагает помочь. Наверное, это стало бы последней каплей сегодня.
Часть

Сентябрь, 09

Утро начинается тяжело. Впрочем, чего я ожидал? Я заснул только в три часа, абсолютно проигнорировав режим. Я все думал, думал, думал... Мысли яркими бабочками мельтешили перед закрытыми веками. Что только я не вспоминал: папу, детство, еще счастливую маму, одноклассников и больше всего Антона. Наверное, мое возбужденное состояние было вполне нормальным. Я уже многие годы влачил настолько однообразное существование, протекающее по схеме равнодушные врачи-любящая мама-понимающая Мэри-жестокие одноклассники. И вот в этой цепи сломалось одно звено, сместилось и стало на другое место. Имя этого звена Антон, и я все не могу понять, чем заслужил такое резкое внимание с его стороны.

Вчера мы просто молчали. Ни единого слова за сорок минут. Антон задумчиво смотрел куда-то в потолок, иногда запуская ладонь в беспорядок каштановых прядей. Я же уставился на свои кроссовки, изредка бросая максимально незаметные взгляды на Антона. Когда прозвенел звонок, он невозмутимо поднял мой рюкзак и пошел к кабинету. Впервые за долгое время во мне шевельнулась давно забытая эмоция - злость. В конце-то концов, что за фамильярность? Какое право он имеет решать, куда я пойду, а куда нет? Я вообще бросаю школу! Но там была Мэри, и я, спрятав глаза за длинной челкой и втянув шею в плечи, двинулся следом.

Ждал ли я смеха и издевок? Нелепый вопрос. Конечно, ждал! За урок Слава вполне мог даже плакат нарисовать и повесить его на доске объявлений, сообщая, что я, Кирилл Краев, в свои семнадцать лет все еще играю куклами. Но смеха не было, на меня даже не смотрели. Все старательно прятали глаза и преувеличенно громко обсуждали совершенно отстраненные вещи. Антон уже успел занять свое место, мой портфель лежал на парте. Уйти я постеснялся, а к концу дня, воодушевленный странным равнодушием к моей персоне, и вовсе передумал бросать школу. Человеку свойственно быстро забываться. В моем случае, когда негативных эмоций каждый день столько, сколько у многих людей за всю жизнь, я и вовсе легко переключаюсь. Будь по-другому, я бы уже давно сошел с ума.

Антон больше так и не подошел, лишь изредка бросал задумчивые взгляды и один раз совсем легко, ободряюще улыбнулся. А для меня это было много... Господи, насколько много! Я был готов боготворить его за то, что он просто молчал со мной, за то, что не спросил, а сам принял решение и вернул меня в класс. Просто за участие. Конечно, это временный порыв с его стороны. У здоровых людей так много времени и им свойственно тратить его на всякую ерунду. Как еще можно охарактеризовать непонятное желание идеального Антона помогать мне, отбросу общества? Видимо, никак.

Сейчас же я напоминаю себе сомнамбулу: шатаюсь из стороны в сторону и с трудом фокусирую взгляд на окружающих предметах. Все-таки четыре часа сна - это очень-очень мало. Все тело нещадно болит, мышцы кажутся налитыми свинцом, а пересохший язык мерзко липнет к нёбу. Знаю, что мне стоит лишь сказать маме о желании поспать подольше и пропустить школу. Она воспримет эту новость с восторгом, так как наивно воображает, что чем больше я сплю, тем дольше продлится моя жизнь. Интересно, понимает ли она, что фаза овоща - это уже не жизнь, а просто существование? Это мой самый страшный кошмар. Кроме того, меня терзает любопытство. Будет ли и сегодня Антон смотреть на меня? Может даже улыбнется? Я с удивлением ловлю себя на мысли, что за два дня испытал большую гамму эмоций, чем порой ощущал за несколько месяцев. Где-то глубоко-глубоко внутри, я чувствую себя живым. И плевать, что тело никак не может соответствовать этому ощущению, всем своим видом напоминая мне, что время подходит к концу.

Наконец-то собравшись, я ласково провожу по платью Мэри. После вчерашнего я люблю ее еще больше. Она такая же несчастная и отвергнутая, как и я.

- Идем, Мэри. Все будет хорошо, - тихо произношу я. Хочется верить, что это окажется правдой.

- Кирюша, мне пора на работу. Сегодня раньше попросили прийти. Смотри мне, чтобы все съел! Не забудь таблетки. И не задерживайся, нам сегодня анализы сдавать и к Анне Аркадьевне, ты помнишь? - скороговоркой произносит мама, когда я вхожу на кухню. Она быстро целует меня в лоб и удовлетворенно кивает. Замечательно, значит температура нормальная. За последние годы мама стала такой же компетентной в этом вопросе, как и точный градусник.

- Я все помню, ма. Иди, не задерживайся. Люблю тебя.

- И я тебя, - она вымученно улыбается, я же послушно сажусь за стол. Есть не хочется совершенно, что неудивительно. Не помню, когда последний раз испытывал аппетит. Но все же угроза кровавой рвоты или желудочного кровотечения меня не особо прельщает, поэтому я, подавив тяжелый вздох, запихиваю содержимое тарелки себе в рот и быстро проглатываю слизеобразную массу. Наконец-то справившись с "завтраком" я выхожу из квартиры и направляюсь к школе.

***

В класс я вхожу за несколько минут до звонка. На какую-то долю секунды в кабинете воцаряется абсолютная тишина и на меня обращается множество пар глаз. А потом они все вновь возвращаются к прерванным занятиям, лишь Славик смотрит на меня со смесью злобы и омерзения, но никаких замечаний не делает. Это странно. Такие перемены в привычном течении вещей жутко пугают, даже если эти перемены к лучшему. Всегда хоть кто-то сопровождал мой приход колким замечанием или ехидным хихиканьем. Что же изменилось сейчас? Не понятно.

Я медленно бреду к своей последней парте, бросая короткие взгляды из-под челки на Антона. Он что-то пишет в тетради и совершенно не обращает на меня внимания. Я с трудом подавляю тяжелый вздох. Этого стоило ожидать, на что я надеялся, в конце-то концов? Что Антон теперь наденет белый балахон и светящийся нимб и заделается моим персональным ангелом-хранителем? Он, конечно, хороший человек, но на роль праведника, а тем более друга такого ущербного человека, как я, не претендует. Неожиданно ловлю на себе внимательный взгляд Кати Савельевой - девчонки, сидящей с Антоном за одной партой. Она перевелась в нашу школу лишь в прошлом году и сразу стала "темной лошадкой". Молчаливая и серьезная, рассудительная не по годам - она не стремилась к дружбе с нашими недалекими девочками или постоянно перевозбужденными мальчишками. Мне очень сложно считать ее частью класса, на меня она производит впечатление взрослого человека, который по какому-то нелепому стечению обстоятельств оказался заключен в тело подростка и теперь вынужден посещать школу. Она тоже никогда не участвует в моей травле, впрочем, и не защищает. Общается только с Антоном. Насколько я знаю, у них романтические отношения. Возможно, именно поэтому она смотрит на меня. Не думаю, что она в восторге от того, что Антон связался со мной. Я отвожу взгляд и занимаю свое место. Да здравствует очередной день!

***

Занятия проходят как в тумане. На первых уроках я еще пытаюсь поймать на себе взгляд Антона. Ну, хоть один! Совсем мимолетный! Но сколько бы я не гипнотизировал его спину в классах и коридоре, он так и не посмотрел на меня. Как-то обидно, но я душу это чувство в зародыше. Нельзя быть неблагодарной свиньей, Антон и так помог мне. Наверное, я жалок и напоминаю брошенного щенка, безумно жаждущего привлечь хотя бы минимальное внимание. Был бы у меня хвост, я, возможно, стал бы им вилять. Странно осознавать, что я, оказывается, до боли, до какой-то маниакальной истерики соскучился по обычному дружескому общению. Но через несколько часов усталость берет свое, и на последнем уроке я просто закрываю глаза, уткнувшись в сложенные на парте руки. Сначала я еще слышу методичное бормотание учителя и тихий скрип ручек, а потом и эти звуки стихают, оставляя меня в блаженной темноте...

- Кира! Кира, посмотри на меня! - голос прорывается в сознание, и я, приложив громадное усилие, все же поднимаю веки. Антон сидит на корточках, возле моей парты и легко трясет за плечо. Я фокусирую взгляд на его глазах и тихо шепчу:

- Янтарные...

- Что? - Антон улыбается, я же резко скидываю с себя сонливость и выпрямляюсь. Господи, опозорился-то как! Еще не хватало, чтобы он подумал будто у меня "не все дома".

- Ничего. Прости. Ты... что хотел?

- Урок закончился, - только сейчас я понимаю, что класс действительно пуст. - Ты всегда так крепко спишь? Я добрую минуту пытался тебя разбудить.

Я неопределенно пожимаю плечами. Сон у меня всегда "скачет" из крайности в крайность - то как у покойника, то чуткий настолько, что даже собственное дыхание мешает.

- Ладно, собирайся, - Антон встает и присаживается на соседнюю парту. Несколько секунд я жду. Бросаю на него короткий взгляд. И чего он не уходит? Чувствую себя жутко неловко, сгребаю учебник и тетрадь и пытаюсь пропихнуть их в портфель. Ничего не выходит, зато ручка падает на пол, и теперь я уже не знаю, за что хвататься. - Давай я.

- Нет, спа... - хм, мне точно стоит приписать к характеристике Антона Миронова еще одно слово - "фамильярный". Как и вчера он вновь выхватывает у меня рюкзак, вынимает из рук книгу и тетрадь. А потом достает Мэри... Мне кажется, что я покрываюсь алыми пятнами. Да, он уже держал ее, знает о ее существовании, но тогда я был на грани нервного срыва, и такое чувство, как смущение, просто-напросто не могло пробиться сквозь симбиоз страха и боли, испытываемых мной. А теперь мне стыдно... Не из-за Мэри, нет, конечно. Она слишком дорога мне, чтобы я мог стыдиться ее. Мне стыдно, потому что это Антон. Человек, с которым мы когда-то были на равных, а теперь он идеальный принц, а я ничтожество, которое боится всего и не в состоянии защитить любимых, даже если эта "любимая" - всего лишь тряпичная кукла.

- Краев, расцветка мухомора тебе не к лицу, - абсолютно невозмутимо заявляет Антон, бережно кладя Мэри на парту возле себя и приступая к наведению порядка в хаосе моего рюкзака. - Как по мне, Мэри вполне... мила, - задумчиво произносит он.

Я тяжело сглатываю. Мила? Ну-у-у... Довольно-таки терпимый эпитет. Если, конечно, забыть, что вся эта ситуация напоминает театр абсурда. Как еще можно охарактеризовать поведение Антона? Его странное отношение ко мне: то равнодушное, то вполне дружелюбное? Его попытку уверить меня, что мое пристрастие к Мэри... Откуда Антон знает, что ее зовут Мэри? Вопрос вспыхивает едва тлеющей искоркой где-то на периферии сознания, но за долю секунды разгорается до размеров пожара, занимая все мои мысли. Даже мама не знает, как я называю куклу! И, конечно, об этом не знают одноклассники! Тогда как?..

- Откуда ты знаешь, что она Мэри? - голос кажется чужим. Я боюсь услышать ответ. Наверное, интуитивно я уже понимаю, что вся череда событий последних дней, странности в отношении Антона ко мне взаимосвязаны. Возможно, равнодушие одноклассников имеет те же истоки?

Антон смущается. Я впервые вижу его таким. Несколько долгих мгновений мы просто молчим, смотря друг другу в глаза. Янтарные солнышки сейчас потемнели и кажутся черными. Интересно, можно ли по цвету этих крапинок определять его настроение? Мысль неуместна, я гоню ее прочь.

- Я не хотел бы сейчас начинать этот разговор... - произносит Антон. Я дергаюсь. Так часто отвечает мой лечащий врач, когда я спрашиваю, сколько мне осталось. Для меня эта фраза веет холодом и безнадежностью. Может, в случае с Антоном все не так кошмарно - я хочу в это верить! - но ничего хорошего меня явно не ждет, это точно, поэтому я перебиваю его.

- Я не понимаю о чем ты...

- Не перебивай меня, Кира! Так получилось, что я случайно слышал твой разговор с Мэри. Тогда, на лестнице, после физкультуры. Ты меня не заметил, но... В общем, я знаю о том, что ты болен.

Знает... Знает. Знает! Такое чувство, что меня ошпарили кипятком и заживо сдернули всю кожу. И теперь я весь на виду: голые мышцы и белые кости под пристальным взглядом теплых глаз. Вот значит что! Меня жалеют! Вот почему ко мне снизошли! Потому что я сдыхаю, а любая человеческая мораль требует, чтобы к умирающему относились с особым пиететом, даже если в душе ты презираешь его. Оказывается, Антон просто захотел поиграть в доброго самаритянина, протянуть руку помощи несчастному! Только, мать его, спросил ли он, нуждаюсь ли я в жалости? Хочу ли я, чтобы отношение ко мне строилось по принципу Божьих заповедей?

- Ясно... - я выдыхаю одно-единственное слово. В горле стоит комок, дышать сложно, а сглотнуть не получается.

- Кира, я никому не скажу, слышишь? Просто я хочу помочь. Понимаешь? - Антон вновь оказывается передо мной. Сейчас наши глаза на одном уровне, наверное, но за мутной пеленой слез я этого и не вижу толком. Лишь чувствую его теплое и сладкое дыхание у щеки и его руки на моих запястьях. Уверенные и сильные. А мне так холодно и страшно. Интересно, если попросить его обнять меня, что он подумает? Хотя, какая разница? Я никогда не попрошу.

- Если хочешь помочь, просто забудь о моем существовании. Мне не нужна никакая другая помощь. Просто отвали, Антон, - из последних сил я вырываю руки из его захвата, хватаю рюкзак. Выбегаю из кабинета, из школы, не видя перед собой ничего.

Я раньше часто думал, что буду испытывать, если кто-то, кроме мамы, врачей и директора узнает о моей болезни. Мне казалось, что станет легче. Не нужно будет прятать таблетки, смеяться, когда челюсть сводит от боли. Можно будет истерить и плакать, оправдывая все капризы и слабости болезнью. Я ведь, черт возьми, никогда не стану взрослым и рассудительным человеком, а значит имею право вести себя словно дитя. Я могу безнаказанно посылать всех, кричать, как ненавижу этот чертов жестокий мир. И людей тоже ненавижу: они здоровые и счастливые, а я нет. Почему я нет?

Но сейчас, когда Антон знает, мне не легче. Я не хочу жалости. Люди считают, что жалость - это благородно. Какой самообман! Я хочу жить. Или хотя бы чувствовать себя живым. Хочу, чтобы со мной разговаривали на равных и не боялись повысить на меня голос! Просто хочу быть человеком, а не обладателем ВИЧ-статуса. Но никто не способен рассмотреть за физической оболочкой душу. Для всех я всего лишь тело, которое скоро умрет, а значит необходимо оберегать меня от угроз столько, сколько получится. Но ведь душа, говорят, бессмертна. Так неужели хотя бы иногда нельзя позволить мне забыть о смерти? Почему никто не хочет помочь мне поверить, что смерть - это лишь начало нового пути? Почему все так?

***

- Ты сдал анализы, Кирилл? - Анна Аркадьевна рассматривает какие-то документы, иногда хмурясь. Я воспользовался всеми внутренними резервами, чтобы посетить врачей и пережить процедуры. Сейчас же я ощущаю, как тают стенки моей выдержки, становятся все тоньше и тоньше. Хочется скулить подобно побитой собаке. Я хочу домой. Уткнуться носом в свою прохладную Мэри и плакать, плакать, плакать... Сам не знаю, чем вызвана такая истерика. Узнал Антон и что? Жизнь закончена? Ведь, в конце концов, он не Славик, но мне все равно больно, как будто мне кто-то просунул руку в тело, сжал сердце тисками и вытащил из него все самые сокровенные тайны.

- Да.

- Как себя чувствуешь?

- Хорошо, - я скриплю зубами. Ненавижу этот вопрос. Здоровый человек никогда не поймет, что я могу ответить лишь "отвратительно". Только у здоровых есть варианты ответов. Накатывает злость. Мое эмоциональное состояние всегда нестабильно.

- Точно?

- Да.

- Как дела в школе? - хочется послать ее. Как же мне надоело отвечать на одно и то же.

- Как обычно. С прошлого раза ничего не изменилось.

- Ты злишься, Кирилл? Что-то случилось? - Анна Аркадьевна поправляет очки на переносице и поджимает губы. Сухая вобла.

- Нет. Я не злюсь. Просто меня тошнит, и я боюсь, что вырву просто на ваш стол, - она морщит нос в отвращении. Всего лишь на короткое мгновение, а потом быстро берет себя в руки. Но я замечаю и усмехаюсь. Конечно, она вся такая чистенькая и опрятная, ей невдомек, что блевотина - далеко не самое страшное и противное, о чем я способен ей поведать.

- Кирилл, я не желаю тебе зла, - Анна Аркадьевна говорит совсем тихо и как-то устало. Мне становится стыдно. Ярость я испытываю крайне редко, это слишком энергоемкая эмоция. Но после таких приступов всегда чувствую себя нашкодившим мальчишкой, который оскорбил человека просто из вредности.

- Я знаю. Простите. Просто я... устал.

- Понимаю. Можешь идти. Звони, если захочешь поговорить, - она склоняется ко мне и легко пожимает мне руку. Я стараюсь не дергаться и стойко выдерживаю прикосновение.

- Хорошо. Спасибо. До свидания, - аккуратно вынимаю ладонь и выхожу. Может, стоило рассказать об Антоне? Объяснить, какие противоречия меня разрывают? Но я понимаю, что не могу. Не хочу, чтобы еще и душу мою лечили. Хватит с меня...

***

Я ношусь по комнате уже полчаса. Нервно запускаю руку в разметавшиеся волосы, кулаками тру глаза, на которые невольно наворачиваются слезы. Осознание, что я забыл Мэри в классе, становится все более явным с каждой минутой, проведенной в попытке обнаружить ее. Конечно, я понимаю, что она не может быть ни под кроватью, ни в шкафу, потому что после возвращения из школы я не открывал рюкзак и, естественно, не доставал куклу, решив в этот раз не брать ее на прием к Анне Аркадьевне. Вот к чему приводят истерики! Как я мог не заметить, что она осталась лежать на парте? Чувствую себя никчемным родителем, потерявшим собственного ребенка.

Меня бросает в дрожь, когда я представляю, что больше никогда не увижу свою Мэри. Как я буду без нее? Я не успеваю погрузиться в мрачные мысли с головой, потому что тишину нарушает трель дверного звонка. Я удивленно хмурюсь. К нам так редко кто-то приходит, хотя мама вначале еще и пыталась настоять, чтобы я приглашал одноклассников в гости. Со временем она поняла, что эти попытки тщетны, да и сама сузила свой круг общения, сведя его лишь к нашей соседке - тете Вале. Но сейчас та гостила у своего взрослого сына, значит к нам наведался кто-то другой.

Я прислушиваюсь. Дверь в мою комнату немного приоткрыта, поэтому я улавливаю сначала мамины легкие шаги, потом характерный скрип открываемой двери и - спустя долгое мгновение - мама радостно восклицает:

- Антон? Миронов? Большой-то какой стал! Увидела на улице - не узнала бы!

Сердце ухает куда-то в пятки, а потом стремительно поднимается и стучит где- то в районе горла. Господи! Зачем он пришел? Неужели ему мало, что по его вине меня целый день качало из одной эмоции в другую, словно маятник? Я слишком отвык от таких потрясений.

- Здравствуйте, Дарья Степановна! Да, вырос немножко, - я чувствую смех в его голосе. Мама всегда боготворила Антона. Взрослые всегда его любили, потому что он был вежливым и серьезным. Не то что я - дерзкий и непослушный мальчишка. Я слышу мамин смех. Искренний... Красиво и так непривычно. - А Кирилл дома?

- Ох, конечно! Проходи, что же ты на пороге-то стоишь? Я приготовлю чай! А ты иди к Кирюше. Помнишь куда? - видимо, Антон кивает, потому что его ответ я не слышу. Зато мама с завидной резвостью несется к кухне, а в прихожей слышатся приглушенные звуки. Наверное, Антон снимает обувь.

В голове вспыхивает шальная мысль - нужно прятаться! В шкаф, под кровать или на балкон - неважно куда. Лишь бы не смотреть в глаза Антона. Человека, знающего, что я умираю. Но это, конечно, нелепо, потому что мама меня обязательно найдет. Вот будет смеху, если она при Антоне вытащит меня из шкафа.

Я сажусь на кровати, словно каменная статуя. Не моргая и дыша поверхностно. Как будто Антон может услышать мое дыхание и понять по нему, насколько сильно я нервничаю. Рассеянно отмечаю, что у меня обои в цветочек и постельное белье с Микки-Маусом. Мама-мама... Ты тоже застряла в моем детстве, как будто после объявления диагноза мое взросление закончилось.

Раздается короткий стук в дверь. Я замираю. Знаю, кого увижу, но все равно страшно.

- Кира, можно?

Интересно, будет слишком невежливо сказать "нет, пошел вон"?

- Входи.

Антон заходит и тихо прикрывает дверь. Мельком осматривает комнату, но, к счастью, никак не комментирует детсадовскую обстановку.

- Я принес Мэри, - я вскидываю голову, встречаюсь с солнечными глазами. Я ищу там жалость. Не нахожу. Антон серьезен и спокоен, как всегда. Но ведь он начал проявлять ко мне участие лишь когда узнал о болезни. Значит, просто умело скрывает истинные мотивы. Это не дружба, это милосердие.

- Спасибо, - произношу я. Наблюдаю, как Антон достает куклу, которую до этого прятал под джинсовой курткой и протягиваю ко мне. Мэри, моя Мэри... Я беру ее, стараясь ненароком не коснуться Антона. Возможно, он замечает мою чрезмерную предосторожность. Не знаю... Но мое запястье молниеносно обхватывают его теплые пальцы. Он дергает меня на себя, и я падаю просто его в объятия. Утыкаюсь ледяным носом в горячую кожу на его шее, испуганно дергаюсь, словно птица, пойманная в силки. Мэри оказывается где-то зажатой между нашими телами.

- Краев, это что с тобой происходит, а? Что я должен бегать за тобой, как за девчонкой?

- Вот и не бегай! Отпусти! - хриплю я. Одной рукой он так и держит мое запястье, другой обнимает за талию. Ситуация просто аховая, ничего не скажешь. Я всегда знал, что Антон упрям, но в этот раз он вообще свихнулся. Я что ему игрушка какая-то?

- Я сам решу, Кира, когда отпускать. Знаешь, я долгие годы думал, что ты сознательно отдалился ото всех. Я и правда думал, что ты сильный и тебе плевать на издевки, что кокон, в который ты спрятался, достаточно крепкий и стоит лишь подождать, пока ты не выберешься из него. А оказалось, что никакой сознательности здесь нет. Что ты спрятался не по желанию, и из-за обстоятельств, с которыми сам не справляешься.

- Отпусти меня... пожалуйста, - я жалко всхлипываю, втягивая легкий запах цитрусовых, которыми пахнет кожа Антона.

- Хорошо. Но больше никаких истерик при мне, Кира. Перестань бегать от меня. Слишком долго ты это делал.

- Мальчики! - Антон отпускает меня за мгновение до того, как в комнату входит мама. Возможно, она и замечает, что я весь растрепанный и раскрасневшийся, но никак это не комментирует. Вместо этого добавляет: - Идемте пить чай!

За столом я молчу, обхватив горячую чашку в попытке согреть замерзшие пальцы. Антон разговаривает с мамой, и она часто смеется. Такая счастливая, живая... И я тоже ощущаю себя почти счастливым и почти живым. Не знаю, что ждет меня дальше, но искорка надежды уже слабо мерцает внутри. Возможно, у меня появится друг.
Часть

Сентябрь, 28

Я стою на балконе, внимательно рассматривая листья клена. Дерево растет совсем близко, некоторые ветки так и грозятся дотянуться просто к балконному стеклу. Я часто думал, что если мне вдруг придется бросить школу, и я не смогу вообще выходить на улицу, то буду определять времена года с помощью именно этого клена. Вот сейчас многие листья уже пожелтели и иногда, от сильных порывов ветра, падают на землю. Интересно, больно ли дереву терять часть себя? Чувствует ли оно ужас от скорого приближения зимы и временной смерти? Или же для него это просто короткий сон? Все это вопросы без ответов. Возможно, что даже не все люди боятся умереть, откуда мне знать? А вот я боюсь. Страх - мой верный спутник так долго-долго, что я уже и забыл, как это - жить, не держа его за руку.

Я не люблю осень, слишком сильно она напоминает жизненный закат, как будто вся природа стареет, теряет краски. А осознание того, что весну я, возможно, уже не увижу, и вовсе вводит меня в состояние депрессии и полнейшей апатии. Я сдерживаю тяжелый вздох. Сегодня я должен радоваться, а не думать о смерти. Меня наконец-то выписали из больницы, и завтра я иду в школу.

Простудился я две недели назад. Сначала были лишь легкий насморк и кашель, которые я проигнорировал. Надеялся, что пронесет. Но, видимо, время, когда меня "проносило" закончилось. Сейчас болезнь была в такой стадии, когда могло быть только хуже, возврат назад - невозможен. К вечеру у меня поднялась температура, в мокроте появились сгустки крови. А потом начался ад: меня скручивало в комок, казалось, что тело пылает на раскаленной сковородке, покрывается волдырями. А на деле это был всего лишь банальный жар, но страх уже сжал меня в объятиях, и я кричал, и плакал. На губах чувствовались слезы и кровь, а перед глазами лишь темнота и никакого пресловутого света. Ни мыслей, ни воспоминаний тоже не было. Лишь страх и боль. Боль и страх.

Очнулся я уже в больнице. А потом потянулась череда обычных процедур, лечение и занудные разглагольствования врачей о том, что мне нужно сделать, чтобы прожить дольше. Мысленно я кричал, что несколько дней не сделают погоды, не подарят мне счастья, не позволят почувствовать или узнать что-то новое. Но это было только в мыслях, а на деле я со всем соглашался и лишь кивал, обещая, что буду старательно выполнять все предписания. В общем-то, все было абсолютно стандартно. Все, за исключением звонков. Антон звонил мне. Дважды, а иногда и трижды на день. Он уехал на спортивные сборы еще до того, как я попал в больницу, и, честно говоря, я был уверен, что на этом вся наша неожиданно возникшая дружба сразу же сойдет на нет. В конце концов, Антон общался со мной тогда уже целую неделю, и я искренне удивлялся его терпению. Я-то чудесно знал, что стал абсолютно серой и неинтересной личностью. Конечно, он не проводил со мной все время, а если говорить откровенно, то общались мы совсем немного - на переменах или по пути из школы, но и это было для меня настоящим подарком. Просто слушать человека, который говорит о чем-то другом, кроме моей болезни, было приятно. Иногда я даже забывал, чем вызвано его внимание. Но когда Антон позвонил впервые, я испытал настоящее потрясение. Я прекрасно понимал, как мало времени у него там было, но он все же дал о себе знать. Когда же ему стало известно, что меня положили в больницу, то не пожалел, не вздыхал, говоря, какой я бедняжка. Наоборот, долго и витиевато ругался, объясняя, что нужно делать, когда болезнь только подступает, и что я еще обязательно получу от него по голове, когда он вернется. А я улыбался, как блаженный идиот, и потом еще много-много раз вспоминал каждое слово его монолога. Я, возможно, преувеличивал, но мне казалось, что так он проявлял свою заботу - скрывая ее за демонстративной грубостью.

И вот теперь я неподвижно лежу не кровати, слушая равномерное тиканье часов. Хочется спать, но я старательно держу глаза открытыми, потому что Антон обещал сегодня прийти. Он вернулся вчера. Две недели я не видел его. Странно осознавать, что если бы я умер, то так и не успел бы попрощаться. Интересно, как бы Антон отреагировал на мою смерть? Наверное, просто легкой тоской - тем мимолетным чувством, которое люди испытывают, услышав известие о смерти знакомого, который, кажется, был рядом всю жизнь, но никогда не занимал сколько-нибудь важное место в жизни. Я ведь все не могу понять, какие именно побуждения заставляют Антона проводить со мной время. Может, стоит спросить? Но мне страшно. Я боюсь, что он посмотрит на меня разочарованно, посчитает, будто я неблагодарный и глупый ребенок, не способный оценить всю степень сострадания, проявленного им ко мне. Я не хочу жалости, слишком много ее в моей жизни. А мне нравится, что Антон меня не жалеет или, скорее всего, просто не показывает этого.

- Что делать, Мэри? - Я поворачиваю голову и поглаживаю черное платье. От Мэри все еще пахнет этой тошнотворной "больничной" смесью запахов - хлоркой, спиртом и смертью. - Я ведь привык к нему. Как к тебе и маме. Но он ведь не моя семья, понимаешь? Он не может любить меня, потому что у нас одна кровь. А про дружескую любовь я ничего не знаю, Мэри. У меня ведь никогда не было друзей. До сих пор не было. - Глаза-пуговки моей Мэри смотрят равнодушно, но у меня все равно такое ощущение, будто она нашептывает мне ответы, дает подсказки. Конечно, это самовнушение, но я согласно киваю, как будто она действительно ответила: - Да, думаю, стоит поговорить с ним как-нибудь. Спасибо, Мэри.

Вновь перевожу взгляд на потолок. Да уж, Анна Аркадьевна уложила бы меня в психушку, узнай о том, с помощью чьих советов я принимаю решения. Но она не узнает. Иначе посчитает, что Мэри приносит мне вред, а я не позволю, чтобы ее отняли. Моя душа жива пока есть мама, Мэри и... Антон? Не знаю. Рано об этом судить.

От размышлений меня отрывает звонок в дверь. А потом, как и в прошлый раз, я слышу, как быстро мама преодолевает коридор, как щелкает замок и скрипит дверь.

- Здравствуйте, Дарья Степановна, - я облегченно прикрываю глаза. У Антона даже голос теплый, мне кажется, что ледяная кровь в моих венах наконец-то хотя бы немного согревается.

- Антоша, проходи! Я так рада тебя видеть! Загорел-то как! Что это у вас в этот раз сборы осенью? Как вообще все прошло? - мама скучает по обычным разговорам о "нормальной" жизни. Я-то не способен рассказать ей что-либо, кроме своих проблем со здоровьем и историй о скучных школьных буднях. Они еще говорят несколько минут, а потом Антон задает вопрос:

- Как Кирилл? - маме я сказал, что сам решил рассказать Антону о болезни. Теперь им обоим легче, можно обсуждать меня.

- Ох, Антоша... - я слышу, как мама всхлипывает. Чувствую, как глаза начинает щипать, из-под закрытых век текут слезы и я, как маленький, зло стираю их кулаками. Мне жаль... Мне так жаль, что я заставляю страдать самых близких своих людей.

Не знаю, сколько проходит времени, но потом дверь в мою комнату тихо приоткрывается. Я продолжаю лежать с закрытыми глазами, не хочется, чтобы Антон понял, что я плакал. Лучше буду трусом, и прикинусь, что сплю. Обострившийся слух позволяет различить звук шагов, а потом кровать немного прогибается, позволяя понять, что Антон сел рядом.

- Кира, у тебя дрожат ресницы. Хватит притворяться, - я подавляю тяжелый вздох и открываю глаза, стараясь не встречаться взглядом с Антоном. Почему-то жутко неловко.

- Привет. Как дела? Как сборы? - стараюсь, чтобы голос звучал весело и бодро, но на деле получается какой-то комариный писк.

- Все хорошо, - Антон обхватывает меня пальцами за подбородок, не позволяя вертеться. Приходиться поднять на него взгляд. Он и правда загорел, кожа бронзовой стала. Теперь он кажется сплошным источником света и тепла - солнечный такой. - Ты как?

- Нормально, - чувствую себя кроликом перед удавом. Понимаю, что Антон удерживает меня совсем легко и можно спокойно вырваться, но я даже не пытаюсь. Продолжаю пялиться на него, хотя и понимаю, что он может не правильно воспринять. А как это стоит воспринимать? Честно говоря, я и сам не знаю.

- Мальчики! - мама разрывает это наваждение, входя в комнату без стука. Я резко дергаюсь назад и больно бьюсь затылком об изголовье кровати. - Кирюша, что же ты? - мама испуганно восклицает, Антон же лишь укоризненно качает головой и закатывает глаза. Чувствую, как щеки покрываются румянцем, и неразборчиво ворчу под нос:

- Все хорошо, ма. Ты что-то хотела?

- Аккуратнее будь, Кирилл! Да, меня на работу вызвали. Придется ехать.

До смерти папы мама занималась домом и мной. Денег вполне хватало, отец был успешным адвокатом. Но после аварии маме пришлось искать работу. Образования у нее не было, в итоге она устроилась домработницей в какую-то обеспеченную семью. Кроме того, часто подрабатывала няней, оставаясь с двумя детьми хозяев. Я никогда не стремился расспрашивать ее о работе, потому что знал, что ничего хорошего не услышу. Я догадываюсь, что к ней относятся, как к человеку второго сорта, но еще понимаю, что мама согласится терпеть какие угодно условия, ведь платят ей хорошо, раз хватает и на лекарства и - более-менее - на бытовые расходы.

- Хорошо, иди, если нужно, - сглотнув образовавшийся в горле комок, произношу я. Вымученно улыбаюсь и получаю такую же улыбку в ответ.

- Я не хотела бы оставлять тебя сегодня, Кирюша. Только выписались, мало ли что...

- Ма, все нормально, пра...

- Дарья Степановна, - Антон перебивает меня, - идите, я побуду с Кириллом.

- Не надо, я мо... - я возмущенно хмурюсь, пытаясь испепелить этого наглого павлина взглядом. Тоже мне нянька! Пять минут назад пришел, и я уже снова словно на батуте: скачу из одной эмоции в другую так, что только шум в ушах слышно.

- Антоша, спасибо тебе, мальчик! - мама радостно улыбается. Чувствую себя младенцем, мнение которого не в счет. - Все, я убежала. Постараюсь не задерживаться. Кирилл, таблетки не забудь.

- Я прослежу, Дарья Степановна. Все будет хорошо, - Антон выходит с мамой из комнаты, и я слышу, как она дает ему последние инструкции. Утыкаюсь носом в подушку и ладонями закрываю уши. Не хочу ничего знать. Мама-мама, что же ты заставляешь и Антона меня жалеть? Я же не переживу этого, просто с ума сойду. Как же ты не понимаешь?

***

Несколько следующих часов я веду себя как последний идиот. Сначала лежу, прикидываясь спящим. Потом бездумно щелкаю каналы, смотрю какое-то тупое кино. Пытаюсь читать учебник по истории и вновь смотрю телевизор. Антон все это время сидит в кресле, на коленях у него лежит толстущая книга Толстого. Честно говоря, не знаю "Анна Каренина" это или "Война и мир". Сколько себя помню, эта книжка находилась в книжном шкафу и ни разу оттуда не извлекалась. Я бросаю на Антона короткий взгляд всякий раз, как слышу тихое шелестение переворачиваемых страниц. Он сосредоточен и полностью поглощен чтением. Умник чертов! Спросил бы меня кто-то, что меня так раздражает, я и не знал бы, как ответить. Просто, наверное, я слишком отвык от общения, я элементарно не знаю, каким образом начать беседу. Молчание все сильнее давит на меня, но, слава Господу, Антон сам начинает говорить:

- Ну что, Кира, ты уже вытащил шило из своей задницы? - он усмехается, я же только поджимаю губы. Все-то он замечает! - Идем, ужинать будем.

И он действительно идет на кухню, где по-хозяйски стучит тарелками. Я тяжело вздыхаю и направляюсь следом. Нужно взять себя в руки, в конце концов, мне уже не одиннадцать лет. Просто я, наверное, так и не повзрослел, зациклившись лишь на болезни, вот и веду себя, как капризное дитя. За столом я внимательно наблюдаю за Антоном. В прошлый раз, когда мы пили чай, я как-то не подумал об этом, а вот сейчас мысль навязчиво ворочается в голове: не страшно ли ему есть с тех же тарелок, из которых наверняка ел я? Да-да, конечно, он не может так заразиться, но я-то чудесно знаю, насколько иррационален страх людей перед СПИДом. Что бы ни говорили медики, большинство не решилось бы даже дышать со мной одним воздухом, не то что прикасаться ко мне или есть из одной посуды. Но Антон абсолютно хладнокровен, он чинно сидит за столом и тщательно пережевывает и так разваренное рагу. Я смотрю на него со смесью шока и какого-то благоговейного ужаса: в еде нет ни соли, ни других специй, а если говорить совсем откровенно, то сегодняшнее блюдо напоминает буро-зеленые сопли. Это, конечно, полезно и все такое, но внешний вид еды вызывает тошноту, и я искренне не понимаю, как можно есть это с таким спокойным выражением лица.

- Кира, тебя покормить?

- Что? - только сейчас я понимаю, что уставился Антону просто в рот. Очень вежливо, ничего не скажешь! Я просто несчастный олух. Отвожу взгляд и снова краснею. - Нет, спасибо.

- Тогда ешь, - я обреченно подношу вилку ко рту. Можно, конечно, заупрямиться, но если мама узнает, то вновь расстроится. Последние две недели и так были очень тяжелыми для нас.

- Ты любишь мелодрамы? - Антон отвлекает меня от размышлений.

- Эмм... Нет. С чего ты взял?

- Ты смотрел мелодраму по телевизору, - Антон пожимает плечами. - А что любишь?

- Я... - мне хочется провалиться сквозь землю. Супер, давай, Кирилл, расскажи идеальному Антону, что кроме мультиков и до жуткого тупых комедий ты ничего не смотришь! Я поднимаю взгляд, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь из последних новинок кинематографа.

- Знаешь, есть такой фильм. Он довольно старый, лет семь ему точно есть... - Антон начинает говорить, и я облегченно выдыхаю. У него действительно дар от Бога - понимать людей. Я и не замечаю, как беседа увлекает меня, лишь спустя двадцать минут с удивлением осознаю, что съел все. Да уж, браво, Антон! Его тактика сработала. Это, конечно, манипуляция, но мне приятно слушать его, приятно ощущать не жалость, а деятельную заботу. Просто приятно находиться с ним рядом.

***

Я лежу на кровати. Уже десять часов, а мамы все нет. Мне уже давно пора спать, я действительно выжат словно лимон, но спать при Антоне как-то неловко. Слишком уж это... интимно, что ли?

- Это было в пятом классе, кажется, - задумчиво произношу я. Мы погрузились в воспоминания. Вспоминать счастливое детство тоскливо, но это получше, чем думать о будущем. Его у меня просто нет. Да и настоящее не радует ничем.

- Славик тогда называл тебя заносчивой сучкой, - Антон сидит в кресле, иногда потирая виски. Да уж, намучился он сегодня со мной.

- Я знал, - я усмехаюсь. Да, какой же мелкой дрянью я был.

- Серьезно? - Антон вскидывает на меня удивленный взгляд.

- Да. Мне это даже нравилось.

- Извращенец, - он хмыкает, сощурив глаза. Я пожимаю плечами. Мне не стыдно за себя былого. Как можно стыдиться того мальчишки, который давно умер?

- Мне было одиннадцать. Тогда казалось, что это круто. Мы ведь мат в речь вставляли просто для связки. И мне казалось, что Слава мне завидует.

- Ну, так и было. Он был готов целовать тебе ноги, только бы числиться в твоих друзьях. Ты же только смеялся над ним. Помнишь, какие задания ты ему придумывал? Говорил, что это тайное посвящение, - Антон покачивает головой, я же лишь вздыхаю. Помню, конечно. Я плевал ему в суп, заставляя есть это. Принуждал говорить во время урока какие-то нелепости и грубости, за что Слава постоянно получал и от учителей и от отца, который, я знаю, бил его. Если говорить честно, то нынешние издевательства Славика надо мной - это еще такая лайт-версия. Я заслуживаю значительно худшего.

- Я таким дерьмом был, да?

- Да, - невозмутимо говорит Антон. Я удивлен. Обычно в таких ситуациях говорят что-то наподобие "да ладно, ты был ребенком, забей". Он же говорит правду, хотя она и горчит на языке.

- Ну, спасибо, - тихо произношу я. Отворачиваюсь к Антону спиной, подкладывая ладони под щеку. Даже Мэри, кажется, смотрит осуждающе. Ну что вы все хотите от меня? Я каждый день плачу безумной болью за все свои ошибки. Мало я что ли наказан?

- Не задавай вопросы, если не готов слышать правду, Кира, - так же тихо отвечает Антон.

- Ладно, проехали. Как ты меня терпишь?

- Я не терплю. Я всегда верил, что ты изменишься. Сейчас ты другой, - теплый голос. Уверенный. Он говорит это так, как будто произносит аксиому. Незыблемое правило, которому он безоговорочно верит.

- Сейчас я умираю, - мне не хочется, чтобы Антон тешил себя иллюзиями. Его вера в меня не оправдана. - Если бы не это, то я бы так и остался моральным уродом. Наверное, Бог все-таки есть. Вот он и сделал меня объектом насмешек. Показал, каково это, - обстановка перед глазами расплывается, на щеках чувствуется влага. Нельзя плакать! Нельзя! Я кусаю себя за запястье, оставляя на бледной коже следы-полукружия от зубов. Не помогает. Слезы текут, словно вода из открытого крана.

- Кира... - наверное, я всхлипнул. Из последних сил стараюсь, чтобы голос не дрожал и произношу:

- Антон, уже поздно. Я вполне могу побыть дома один, не маленький. Я тебя не задерживаю. Провожать не буду, ладно? Просто захлопнешь дверь.

- Не умничай мне тут, Краев. Я обещал Дарье Степановне, что побуду с тобой, - хочется возразить, прогнать его. Хочется, но невозможно. Слишком сильный голос, слишком сильный он. А у меня нет сил. Больше нет. - Подвигайся.

- Антон, отвали! Я не люблю, когда нарушают мое личное пространство, - я и не замечаю, когда он подходит к кровати. Но еще мгновение - и вот Антон уже сжимает меня за талию, притягивая к себе. Так близко. Наверное, это просто-напросто неприлично. Хотя откуда мне знать? Может все друзья лежат в одной кровати так, что каждый изгиб тела чувствуется, а дыхание обжигает чувствительную кожу на шее? У меня ведь никогда не было друзей. Но даже если это и нормально, я все равно не могу прогнать смущение. - Миронов!

- Тихо, перестань шмыгать носом. Ты сильный, ты замечательный. Давай мы не будем думать о прошлом. И о будущем не будем. Мы есть только сегодня, в это мгновение. Понимаешь, Кир? Все хорошо. Спи, - тихий шепот, и вся кожа покрывается мурашками. Антон проводит кончиками пальцев по моим щекам, стирая мокрые дорожки. Где-то еще тлеет желание напомнить ему, что я болен. Пусть испугается! Пусть испытывает отвращение и эту убогую жалость! Пусть боится коснуться меня! Но только не верит в меня! Я ведь и сам не верю! Я не заслужил! Но я так ничего и не говорю. Тепло и пахнет сладко. Так хочется отдаться этому умиротворению и спокойствию, поэтому я онемевшими губами шепчу:

- Спа... - не успеваю договорить. На рот ложатся теплые пальцы. Антон молчит несколько долгих мгновений, поглаживая верхнюю губу, как будто хочет на ощупь определить количество трещинок. Нельзя так. Это риск. Совсем крошечный, но все же. Но это приятно, а я не знаю, что правильно в дружбе. Я ничего не знаю о жизни. В душе мне до сих пор одиннадцать и меня нужно учить и руководить мною. И сегодня я позволяю это. Разве может быть плохим то, что прогоняет страх?

- В некоторых случаях, Краев, благодарность звучит, как оскорбление. Это как раз-таки тот случай. Все, не болтай, - Антон отнимает руку, вновь обхватывая меня за талию. Я бросаю последний взгляд на Мэри, спящую рядом. Ты ведь меня понимаешь, Мэри? Знаю, что понимаешь.

Сегодня я не сжимаю в объятиях свою куклу. Она простит. Мне просто слишком холодно, мне нужен кто-то теплый рядом. Отныне список близких мне становится больше. В нем появляется имя "Антон".

@темы: слэш, НЦ-17, ориджинал, Работы в процессе, Вечность длиною в год